То, что происходило на Кладбище, становилось интереснее и интереснее. Юлия ни минуты не жалела о том, что они с Марией хвостиками последовали за Данковским.
- Вы не верите в исцеление наложением рук? - поинтересовалась она, глядя в глаза столичному доктору - ну, или пытаясь, по крайней мере, насколько позволяли сумерки.
"Интересно, насколько он признаёт возможность такого... хм, целительства. Клара, кажется, уверена в своей силе, степняк её поддерживает, Мария... вот она вряд ли, да и Виктория может сомневаться. Впрочем, кто их знает; однако ж запишем по два голоса на обе чаши весов. Остаётся решающее слово."
Себя девушка не относила ни к верующим, ни к скептикам, как и всегда. Во всём, что не касалось её лично (то есть, в девяноста пяти процентах событий вокруг, если не больше) она давно занимала роль наблюдателя и аналитика. Взвешивала шансы, возможности, следила за результатами действий других и мысленно сравнивала их со своими выкладками.
В большинстве случаев всё совпадало.

- Отлично. Благодарю.
Клара видела, многие не верили здесь в ее дар. Пусть так, тем сильнее будет эффект, если все пройдет гладко. Нет, когда все пройдет гладко. Неуверенности быть не должно. Люди ждали, прикидывали, не верили. Кое-кто даже не скрывал скепсиса. Клара старалась не обращать на это внимания. Сейчас они сами все увидят. Только вот странный парнишка-степняк верил, похоже, безоговорочно. Могло даже показаться, что он знает здесь больше других, по крайней мере, о ней. Его вера обнадеживала. Самозванка бросила на него исполненный благодарности взгляд.
Настала пора совершить то, ради чего Клара сюда пришла. Сомнений быть не должно. Их уже не было.
«У меня все получится. Я докажу»
Девочка придвинулась ближе к раненому, сделала глубокий вдох, прикрыла на мгновение глаза и постаралась расслабиться. Она была уже готова. В несколько мгновений Клара словно преобразилась. Она стала выглядеть спокойной и уверенной, сильной, смелой. Самозванка протянула к несчастному руки и тут же ощутила, как струится мягким теплом сквозь пальцы сила. Девочка улыбнулась одними лишь глазами. У нее получалось.

>>>Омут

До кладбища Бурах добрался без приключений. "Завтра обязательно пойду в степь, попытаюсь вспомнить, чему учил отец и собрать трав... если, конечно, доживу до завтра."
Но вот и ворота кладбища - тяжелые, деревянные. Чем ближе Артемий подходил к ним, тем явственней слышал голоса. Учитывая его репутацию на данный момент, он не был рад перспективе встречи с большим количеством людей. Но где ещё можно было узнать о местонахождении Данковского, он просто не знал. А столичный доктор был едва ли не единственным шансом восстановить своё доброе имя в глазах горожан.
И Артемий вошёл на территорию кладбища. Его глазам открылась несколько странная картина: люди, преимущественно женщины, столпились около какого-то израненного, перебинтованного, лежащего прямо на земле, среди могил, человека (или уже трупа?). Среди них Бурах узнал только Викторию, с которой успел познакомиться сегодня утром.
Ещё его внимание привлекли двое. Одна - девочка, примерно того же возраста, что и дочка Тяжелого Влада, как-то странно простирающая руки над лежащим телом. Гаруспик чувствовал исходящую от неё энергию. "Девчонка явно не обычный человек."
Второй - мужчина лет тридцати, склоняющийся над предполагаемым трупом. На нём был плащ из змеиной кожи, уже слегка заляпанный грязью и как-то странно, даже несколько нелепо, как показалось Артемию, смотрящийся здесь. Мужчина был явно не из этих краёв. В глазах его читались смешанные с удивлением отчаяние и растерянность. Бураху стало его даже немного жалко.
"Явно не местный... шприц в руках... быть может, он?"
Все наблюдения заняли не больше пары секунд; Артемий подошёл ближе к толпе.
-Здравствуйте.
Затем уже обратился к предполагаемой цели своих поисков.
-Я ищу Даниила Данковского. Это случайно не ты?
Услышанное однозначно было утвердительным ответом.
-Меня зовут Артемий Бурах. Нам нужно поговорить.

Отредактировано Артемий Бурах (2011-11-07 20:04:21)

Тяжелой гулкой силой давило от простершей руки Клары. Холодом и мертвечиной несло. А может быть, Капелле только так казалось - после сегодняшнего сумасшедшего дня она не была точно уверена в своих чувствах. Знала только одно - ей это не нравится. Ей не нравится сложившаяся ситуация. Ей не нравится надвинувшееся будущее. Ей не нравится Самозванка. Пусть рана под её пальцами медленно затягивалась. Пусть умирающий дышал ровнее, пусть румянец разливался по его щекам. Все пусть. Но Капелла и близко не испытывала восторга и радости, которые должны были сопровождать являющееся взгляду чудо. Она не была счастлива осознанием случившегося. Ей просто было страшно почему-то. Она смотрела в одухотворенное лицо Клары - и хотелось рвануться и убежать, наплевав на все свои обязательства. В голове опять-таки гудело от перенапряжения, от слишком многих сил...
Вздохнула. На мгновение прикрыла глаза ладонями, успокаиваясь. Она так утомилась от всего, что даже удивляться не могла. Восприняла всё, как должное. Только холодом повеяло, только болью продрало...
Усмехнулась, глядя, как отчетливо удивился Данковский. Да не просто удивился - ошарашен был. Он-то явно ничего такого не ждал и ни во что такое не верил. Он вообще казался человеком, привыкшим к твердой почве под ногами и верным формулам и выкладкам. Было в нем что-то от Юлии. От её строгости...
"Бедный доктор. Как же тяжело вам будет здесь."
Она даже не вздрогнула, когда к собравшейся толпе присоединился ещё один человек. В самом деле - в такой день удивляться было бы глупо.
"Хотела? Получай."
Шагнула вперед, мимолетно коснувшись рукава Хиннарэ - пойдем, травник. Тебе тоже есть что сказать -  аккуратно обходя собравшихся так, чтобы не задеть никого ненароком. Уже через минуту она была совсем рядом с младшим - а ныне единственным - Бурахом. Подняла голову так, чтобы иметь возможность заглянуть ему в лицо. И сказала - тяжело, трудно, выдавливая из себя слова:
-Здравствуйте снова. - и немного возвысив голос, так, чтобы слышал Данковский, чтобы слышали Мария и Юлия - Вы знаете, что в Термитнике - Песочная Грязь?
Взгляд у неё был очень серьезный и грустный. Такого рода новости должны слышать все, кто может слышать, и её даже не волновало особенно, что вот сейчас, в этот момент, она вклинилась в наметившийся было разговор Гаруспика и Бакалавра. К тому же иррациональное желание бежать, избавляясь от тяжести давления - звезды, земля, книжная пыль, травы, кровь - никуда не делось. Сказать честно - больше всего Капелле хотелось бы услышать "Да, знаю" и иметь возможность кивнуть и уйти.
"Но когда и что у нас бывало легко?"

- Все понятно, - наконец произнесла она, когда девчонка все же доказала, что обладает силой, - Я буду пристально следить за тобой, девочка... и передай Катерине... что не было у нее никогда дочери, и не будет.
Пускай слова звучат грубо и зло, ей все равно. Не допустит она, чтобы Сабурова оставила после себя наследницей эту девочку. Опасность так и исходит от ее худого тела.
Мария лишь улыбнулась попыткам Бакалавра превести внимание толпы на что-нибудь другое.
- Рано утром, Даниил... на рассвете. - все же ответила девушка. Пускай это не поможет, но все же попытка не пытка, так кажется говорится?
Но на Клабище было мало посетителей - пришел еще один. Вот кого-кого, а этого преступника с дурной репутацией Каина не ожидала здесь увидеть.
Будущая Хозяйка быстро оказалась очень близко к этому рослому мужчине.
- Ну здравствуй, Потрошитель... здравствуй, Олгой раненый... - ее глаза впились в него как иглы, - Скажи мне, сын Исидора. Ты убил моего дядю и учителя Симона?
Пускай голос ее звучал спокойно, но лучилась она негативной энергией, которую наверняка почувствовали все окружающие.
"Признайся же..." - читалось во взгляде, - "И клянусь, я вытяну твои Линии из Земли прямо здесь, и разорву! У меня получится, будь спокоен... "
Пожалуй, только Капелла сможет успокоить разгневанную дочь Дикой Нины.

"Они издеваются. Они просто все без исключения и каждый по отдельности надо мной издеваются."
Иначе театр абсурда на кладбище не объяснялся. Столько народу собралось, ужас какой-то. И всем что-то скажи, не пропусти ни одного слова мимо ушей... А они всё приходили и приходили, ещё один силуэт показался у кладбищенской ограды, и Даниил обязательно бы попытался рассмотреть ещё одного свидетеля, если бы не был настолько занят осмысливанием того, как же у замарашки получилось исцелить раненного.
"Исцелить - вот же мерзкое слово!"
- Непременно упомяну, можешь не сомневаться...- процедил Данковский сквозь зубы Кларе, которая и слушать-то его особенно не собиралась. Спасибо на том, что как котёнка не стала тыкать носом в вылеченного мужика - смотри, дескать, Фома неверующий. Что, съел, да, съел?!
"Зато милая Юленька не преминула поиздеваться. Ну ничего-ничего, будем надеяться, я вас больше не увижу, господа... Вот отчитаюсь перед всеми, кому дал обещание, и к чертям отсюда. К чертям! Домой!"
Хорошо хоть, почти все не слишком жаловали бродяжку: что неизвестная рыжая девочка, что Мария на расстоянии держались от неё. Вторая так и вовсе пару колких и обидных слов бросила, а ещё, сама того не желая, сообщила Данковскому один преинтереснейший факт:
"Дочери? Что ж, это многое объясняет... Пёс с нею, какие бы бы у неё ни были связи."
Решив не задаваться вопросом, как же Клара это сделала, Даниил проводил её взглядом, и только теперь обратил своё внимание на ещё одного мужчину кроме себя (не считать же, в самом деле, таковыми чудесно спасённый полутруп и болезненного пацанёнка), что, как ни удивительно, узнал Данковского с первого раза.
"Черты лица, запачканная кровью одежда..."
- Он самый... Дайте угадаю,- в отличие от вновь прибывшего, Даниил фамильярничать не собирался,- Это ведь вы сын моего покойного друга и коллеги, репутацию которого я нынче пытаюсь восстановить?
И тут же, услышав слова Каиной, удостоверился в том, что правильно опознал мужчину, и поспешил вставить слово:
- Мария, не спешите с выводами... Я уверен, всё не так. У меня есть все основания полагать, что вашего дядю нашли ещё до того, как господин Бурах сошёл с поезда. Я думаю, это сможет подтвердить... его непосредственный знакомый,- бакалавр ткнул пальцем в постепенно оклемавшегося человека. Несомненно, с утра он и сын Исидора уже имели сомнительное удовольствие встретиться.
Лишь бы Бурах сам сейчас всё не испортил. "Лучше согласись"- взглядом сказал ему Данковский, стараясь поймать внимательный взор знахаря. Что-то подсказывало, что не убивал он никого... Почти, да, почти никого. Массовка не в счёт.
"Одним поездом мы с ним прибыли, одним! Не может быть такого, чтоб успел двоих прикончить... Ну вот не верю. Нюхом профессиональным чую..."- нюхом врача или нюхом авантюриста - загадка.
И будет об этом. Теперь главное - успеть оповестить Сабуровых. Если удастся убедить Марию, она успокоит Каиных, а вот с семейкой коменданта лучше объясниться лично... Не наговорила бы только им Клара чего лишнего, чего успеет сама надумать.
А ещё стало интересно, когда подала голос оставшаяся девочка - как бишь её? Не спросил... Кажется, она хотела, чтоб Данковский услышал. Словосочетание, сорвавшееся с её уст, странно ассоциативно напомнило просторечное название болезни. Интересно... Даниил навострил уши. Переспрашивать не хотелось: показалось, что сейчас всё, что надо знать, будет сказано и без его вмешательства. Впрочем, мозг уже начал строить кое-какие догадки.

Против ожиданий, ей не стало легче от слов Бураха. Она уже так привыкла не полагаться на вечно занятых своими делами взрослых, нечутких, невидящих, что ни капли облегчения не испытала теперь. Менху знал, да. Но его, похоже, больше заботили сейчас собственная репутация и истинный виновник. Конечно, она не осуждала. Это совершенно нормально - в такой ситуации пребывать в растерянности, бросать все силы только на одну из задач. Вот только Город был в сотни раз важнее любых людских трагедий. Песчаная Язва означала ад... А столичный доктор, похоже, ничего и не знал о ней.
У него были внимательные глаза, он прислушался, но понимания и осознания не было. Он не знал, что такое Грязь. И, наверное, вряд ли мог чем-то помочь.
Нахмурилась, глядя в спину отошедшему Гаруспику. Возможно, она была несправедлива, но ей казалось, что можно было бы уделить Язве чуть больше внимания. А так - словно бы отстранили - вроде бы "Знаю, знаю. А теперь отойди, я сам всё сделаю".
Она давно уже не верила ни в какое "сам".
Настаивать, конечно, не стала. Понимала, что ничем хорошим это не обернется. Вздохнула только облегченно, почувствовав, как отдаляется сила Самозванки. Кажется, та бросила, уходя что-то злое, шипящее, но Капелла не стала прислушиваться и, соответственно, не смогла и оскорбиться. Только поняла, что не хочет больше видеть блаженную святую. Не хочет присутствовать при её чудесах. Впрочем, когда что зависело от её желаний...
Пахнуло от Марии даже не злостью - бешенством. Инстинктивно Капелла зажмурилась, отторгая чужое чувство. Медленно выдохнула, успокаивая мгновенно вспыхнувшую боль. И придвинулась ближе к будущей Алой, предчувствуя - если её не придержать за вышитый рукав - Бураха придется собирать по всему Кладбищу и его окрестностям.
-Не надо, Мария, - сказала тихо, не взвешивая слова, стремясь просто отвлечь внимание на себя. Она уже приноравливалась к давлению, и наверняка смогла бы противиться ему. А вот менху, похоже, Каину недооценил. Повернулся спиной, только оскорбление бросив. "Женщина" в таком тоне и её бы обидело, что уж говорить о дочери Алой Нины. - Он невиновен. Он пришел из Степи ранним утром, на час или два позже, чем поезд Данковского. Шесть утра, Мария. Он не успел бы.
Они не были подругами или союзниками, только силы как-то связывали их, и Капелла совершенно не рассчитывала, что взбешенная Каина не то что поверит - вообще прислушается. Но попробовать стоило. На всякий случай она и встала так, чтобы оказаться между Марией и Бурахом. Конечно, Бакалавр тоже что-то сказал в защиту... Но проверять, насколько Каина верит ему таким экстравагантным способом не хотелось.
За всей этой суетой она не заострила внимания на словах о брате и Тае, оставила их на потом. В самом деле, не могла же она бросить всё и бежать прямо сейчас? Если нужно - братец заночует у неё. А уж где устроить Мать Быков он найдет и подавно. Он, в конце концов, взрослый и самостоятельный.

Невозмутимость Бураха вогнала в ступор. Он, вероятно, не знал, что перед ним не просто красивая женщина (коей Мария являлась несомненно), а очень даже представительница правящего дома. Был, среди прочего, вариант, что женщин как класс он ни во что не ставит. Посмотрите-ка, обращение, как клеймо - "женщина"! Не то чтобы Данковский слишком уж одобрял повальную эмансипацию столичных девиц, но и презрительное отношение к ним не одобрял. Потому как женщины...
Ну да что возьмёшь с него? Этот Бурах как-никак был местным, а значит - почти дикарём.
"Хотя не сказал бы, чтоб отец его производил впечатление необразованного неотёсанного человека... Хотя отвечает ли сын за отца?"
- Да, Мария, он не виновен в гибели вашего дядюшки... - больше заботясь о реакции Каиной, Даниил позволил себе приблизиться к ней и взять её под локоть,- Не горячитесь, прошу вас. И, я надеюсь, ваша семья не станет предъявлять обвинений...
Пожалуй, последняя просьба прозвучала излишне вкрадчиво, но Данковского сейчас это не волновало. Кольнуло немного, что никакой благодарности со стороны Артемия к нему, с таким упорством пытавшемуся восстановить доброе имя Бураха, видно не было.
"Добра не делай - зла не получишь... Или как там говорится? В общем, никогда нельзя надеяться на отклик... Наплевать. Остался только Сабуров, не думаю, что та бродяжка... Клара, кажется... Позаботится о том, чтобы сообщить о невиновности Бураха. Не это было её целью. Она-то ничем ни ему, ни его отцу не обязана. Как, впрочем, и..."
Ладно. Вроде бы обошлось всё с этим мужиком. Жить будет, а, если всё-таки получит заражение крови, это уже не бакалаврово дело. Другой разговор с поиском убийцы: следовало признать, что ни единой нитки у Данковского не было, а полноценным расследованием с его стороны не пахло. "Может быть, потому что я не сыщик, а врач."
- Что такое Песочная Грязь?- влез Данковский в разговор Марии с девочкой, имени которой до сих пор не спросил. Зато она, кажется, очень хорошо его знала - показалось ли, или она действительно произнесла его фамилию? Не важно. Но сейчас Даниил обращался скорее к ней, первой упомянувшей загадочное название. И смог, наконец, разглядеть девочку: немного нескладную, явно из местных, но чистенько и хорошо одетую.
Очевидно, названное явление имело для всех присутствующих какое-то значение, и в пояснениях они не нуждались, так что самое время было спросить.

Слабо улыбнулась Капелла в ответ на улыбку Марии. Тенью улыбки, призраком её. Стало ей немного полегче, когда успокоилась Каина, и мелькнул даже проблеск надежды - не угасающей никогда, но порой забывающейся - "Может быть, всё-таки подружимся? А если не подружимся, то хотя бы не скатимся в холодную войну?". Это был один из странных страхов Капеллы, её вечная головная боль, и то, что Мария не уперлась, не затворилась в своем горе, не оказалась глуха в гневе, приободрило её. Всё-таки что-то хорошее.
-Не за что, - шепнула едва слышно, пристально глядя на поднявшегося с земли доктора. Было что-то настораживающее в его интересе к Бураху. "Кто сказал ему, что менху невиновен? Кто сказал, если я почувствовала чудом?.. Неужели через Юлию дошло?". Над этим определенно стоило подумать. Может быть, даже спросить, и Капелла привычно сделала мысленную пометку. Много странностей вместил этот день, но ночью наверняка дико разболится голова, после стольких-то видений, и поразмыслить вряд ли получится.
Чуть склонила голову только, поняв, что догадка оказалась правильной. Не знал Бакалавр о Язве. Недоумение в нем было. Страха тех, кто пережил это - нет.
-Болезнь, - ответила она ровно на заданный вопрос, и продолжила, понимая, что такого короткого объяснения наверняка не хватит. Если бы ей так что-нибудь объясняли - она бы первая возмутилась - Вроде чумы или чего-то похожего. Заразна, почти всегда приводит к летальному исходу... - холодом и трупами тянуло от простого слова, и Капелла поежилась, вспоминая, как это было. Как першило в горле, как тянуло гнилью из Кожевенного, как навзрыд выли собаки, какой страх был в лицах. Она была ребенком... Но помнила всё просто превосходно. И думала, что такое просто не забывается - В прошлый раз она выкосила целый квартал. - и добивая то ли себя, то ли доктора - За три дня.
"А потом был Исидор Бурах, - продолжила про себя просто так, потому что клубок уже не мог не размотаться до конца - И как-то успокоил Язву, унял её. И как - никто не знает. Разве что сын его..."
Впрочем, последнее казалось сомнительным. И Капелла не могла бы объяснить, почему. Только моргнула в ответ на ободряющую улыбку. Она устала и не находила в себе сил улыбаться. На вопрос о раненном только пожала плечами. Умирать он вроде бы раздумал, раны не было видно, и Капелла склонялась к мысли, что рано или поздно мужчина очнется и решит, что делать, самостоятельно. Если нести его - то только к Рубину, а это далеко, а Бурах один. Бакалавра в качестве носильщика рассматривать было глупо, Хиннарэ тоже, а уж они с Марией и подавно не годились на такую роль. А от лежания на земле исцеленному грозила разве что небольшая простуда, что в масштабе надвигающейся катастрофы не казалось такой уж большой бедой.

Отредактировано Виктория Ольгимская мл. (2011-11-29 16:55:17)

"Дела..."
Удержав в узде желание почесать задумчиво затылок, Даниил пробормотал вполголоса:
- У вас ещё и эпидемия назревает...
Рассказывая о Песочной Грязи, девочка отделалась несколькими сухими и чёткими тезисами. Будто читала доклад для научного общества. Не хватало только, чтобы она вскользь так упомянула о методах лечения и путях заражения. А ещё в конце она прибавила любопытный факт, призванный, вероятно, придать густых красок скупому и беглому ликбезу, да и припугнуть Бакалавра. Может быть.
В очередной раз прокляв своё решение помогать Каиным и вообще свой приезд в эту дыру, Данковский крепко призадумался.
- Многовато чрезвычайных происшествий для одних суток, вы не находите? Простите...
Даниил одарил девушку усталым извиняющимся взглядом.
- Простите, как ваше имя, юная леди? Право, неудобно... И что вы делаете в таком месте?
Нахохлившись от внезапно осознанного холода, Бакалавр перехватил поудобнее свой саквояж и нахмурился, обводя взглядом разношёрстную, хотя и чуть поредевшую компанию. Куда только смотрел тот, кто должен следить за кладбищем?
- Что мы все вообще здесь делаем?- внезапно посетовал он куда-то в пространство,- Сколько можно топтаться здесь возле полутрупа? Пусть валяется здесь, вылечила его эта замарашка - пусть её и благодарит... Если бы кто-то из нас его спас - другое дело, но теперь за него в ответе Клара. У меня появились дела важнее. Уж простите мою поспешность...
Бакалавр даже признал без колебаний то, что именно та хилая бродяжка получает все лавры по поводу спасения умирающего. Потом разоблачит мошенницу... А вот торчать среди могил в промозглый октябрь Данковскому не очень-то хотелось.
- Артемий, будьте осторожны и не давайте больше волю рукам. Вы ещё не оправданы по всем инстанциям, избегайте наводить на себя лишние подозрения... Я постараюсь позаботиться об остальном. Вы, к слову, никуда не торопитесь? Я собирался совершить одну прогулку, было бы неплохо по пути поговорить с вами... О вашем отце.
Данковскому предстояло достойное завершение вечера: посещение театра. Подумать только! В последний раз он ещё студентом посещал храм Мельпомены. Тогда давали, кажется, "Аиду"... Даниил не дослушал. Ушёл после второго акта. Оставалось лишь надеяться, что провинциальные лицедеи заинтересуют его куда больше.
Всем своим видом врач продемонстрировал, что намерен удаляться.

>>>Театр

Отредактировано Бакалавр (2011-12-23 22:20:50)

Ну дела, вернулся из Столицы, а разговаривают с ним, как с малым ребенком. Да и кто? Женщина, которую он еще в пеленках помнит, да щегол приезжий. Стоило тогда вообще уезжать учиться в университет, чтобы вернуться и слышать: руки не распускай?
И не важно, что он в целях самозащиты ранил этого мужичка, вероятно, с заводов пришедшего, не важно, что не убили едва Артемия. Главное, что он таки чуть не убил рабочего из Земли. А то, что тот раскрывать тело собрался без соответствующего сана, не волнует никого.
Народ постепенно начал расходиться, из виду скрылись степняк и женщина, не та, что обладала очень острым языком, а та, что больше молчала. Если честно, Бурах не очень любил, когда слабая половина человечества раскрывала рот не по делу... Вот и доктор тоже собрался уходить, явно намереваясь увести за собой и Гаруспика.
- О моем отце? Ты что-то знаешь о нем? - оживился Артемий, оторвав хмурый взгляд от лежавшего без сознания мужчины. Мария, к слову, в который раз изрекла умную мысль, правда в неприятной форме. "Приказывать вздумала, маленькая еще, чтобы взрослыми командовать", - хмыкнул про себя Бурах, присаживаясь на корточки перед рабочим. - Эй, приятель, - Артемий тряхнул его за плечо, да с такой силой, что человек резко распахнул глаза:
- Где я? - прохрипел Игорь (так звали жертву Потрошителя), протирая глаза кулаком. Оглядевшись, он осознал, что находится на кладбище. "Матерь Божья, ну дела", - над Игорем склонился... Господи, да за что же! Это был тот самый Потрошитель, который с утреца растерзал его товарищей!
Только вот нападать он не собирался...
- Эй, ты как? - осведомился Бурах, с сомнением глядя на мужичка, растерянно жевавшего сигаретный окурок. - До дома-то дойдешь?
Получив утвердительный ответ, Артемий вернулся к доктору.
- Ну, пошли, куда ты там хотел.
А Игорь вскочил и с завидной скоростью помчался куда-то, выкрикивая через плечо:
- Спасибо! Спасибо!
---> Театр

Отредактировано Трагик (2011-12-22 15:08:05)

— "Стержень".

Вечерело. Погода портилась.
Порывистый ветер продувал тонкий плащ, и Анна уже чувствовала на себе первые шаги простуды. Впервые за несколько месяцев она не спешила домой, в уютную теплую комнату, а неторопливо брела вдоль реки, задержавшись лишь на пару минут в "Голгой-Хэне", единственно чтобы погреться и кое-что купить. На душе было как-то скверно, ощущение, будто только что кому-то продалась, все никак не выветривалось вместе с запахом деревянной комнаты. Дорогу перебежала трехцветная кошка, зажав в зубах крысу. Бывает, увидишь что-то и никогда уже об этом не забываешь.
В замерзшую белую руку словно кем-то другим была вложена одинокая роза. Крупная, темно-бордовая - такие нечасто встречались в городе. Изредка их привозили со Столицы на радость невестам, что без ума были от дурманящего аромата. Но эти цветы нравились и простым девушкам. Одну она знала и, может, даже любила когда-то.
Роза была как-то искусственно красива, словно выкрашена кровью по белым изначально лепесткам. Настоящими в ней были разве что шипы и длинный стебель. Когда-то под окнами "Верб" висели горшочки с белоснежными розами, которые Вера выращивала. Странно и так символично, что после ее смерти и цветы все завяли и сгнили. Анна чему-то коротко улыбнулась и вошла в приоткрытые ворота кладбища. Запах здесь был другой, за этими воротами. Не для них, не для живых, а для тех, кому кладбище стало домом. Холодный, отдающий землей и подгнившими яблоками, но все же легче и даже роднее, чем тот, у Сабурова, или дымный, терпкий из кабака.
Осторожно она обходила могилы неизвестных, умерших еще до ее появления. Так много одинаковых безликих могил было здесь, но свою Анна узнала бы среди сотен других. От входа направо, вторая по счету, самая близкая от ворот... Да, она хорошо ее помнила. Пугающе ровный, идеально-симметричный надгробный камень - это местным мастерам удавалось особенно хорошо. На гладкой белой поверхности золоченые буквы: "Светлый, чистый образ твой всегда с нами".
"- Здравствуй, Вера". Роза беззвучно легла на песчаный холмик.
Ей показалось, что ветер прошептал что-то в ответ.

>>> Дом Шкилей
Переход был не то чтобы страшным, но нервы пришлось потрепать. В Земле ночью всегда было страшно находиться, тут тебе не освещаемые прямые улицы Узлов. Поплутав по Сырым Застройкам, атаман и Фугас всё-таки вышли в Степь. Темнота - хоть глаз выколи, только впереди и маячил огонёк фонаря возле сторожки Ласки. Ступая осторожно, ребята всё-таки умудрились споткнуться о рельсы, и вышли они на кладбище, щурясь с непривычки от яркого света фонаря.
- Скорей бы домой, - проворчал Фугас, слегка прихрамывая - умудрился он удариться всем пальцами ног о металлическую рельсину,
- Я тебя понимаю, Фугас, - кивнул атаман, приближаясь к кладбищенским воротам. Подул ветер, из-за чего с Фугаса чуть не слетела криво сидевшая голове кепчонка.
- На кладбище ветер свищет,
Сорок градусов мороз,
На кладбище нищий дрищет,
Пробил бедного понос -
вспомнил Фугас древний стишок, вовремя поймав не удержавшуюся таки шапку, - Меня не пробил, например. А тебя?
- Нет, меня тоже не пробил, - Ноткин даже не улыбнулся.
Тоненькая девочка, на которую даже Фугасу смотреть было жалко, стояла возле двери у сторожки.
- Ласка! - стараясь не напугать, позвал Ноткин, - Ласка!

Сколько атаман Ласку знает, до сих пор непривычно видеть эти две впадины на лице - глазницы черепа, обтянутые нежной девичьей кожей.
- Слушай, тут у нас дело такое... доктора столичного знаешь ведь, не? Он, в общем... порошком траванулся. Нам бы молока сейчас, хотя бы бутылку... Можешь снабдить? Пожалуйста?
В случае отказа - остаётся надеяться, что Данковский всё ещё цел, и то, что с Гусаром и Чёрным, отправленными к бочке с водой, ничего не случилось. Но Ласка хоть и выглядела слегка помешанной, девочка она была добрая и... да, именно что ласковая, в общем - имя характеру чета.
- Атаман, глянь, - Фугас подёргал Ноткина за рукав. Атаман посмотрел туда, куда указывал Фугас. Над одним из десятков могильных камней нависла тонкая, рафинированная фигура ещё одной дамочки.
- И чего? - спросил Ноткин.
- Там Верба лежит. А эта дамочка её убила. Как именно - хрен его знает, но... убила, в общем. Теперь цветы ей на могилу носит.
- Погоди... Это та, которая Караванщица, что-ли?
- Ага, она самая.
О, да. Живущая в постоянном страже преступница. И как удачно - прямиком из шайки похитителей детей! Грех не напугать.
- Хм... мадамочка... - точно пробуя на вкус, протянул Ноткин, уставившись на девушку у могилы. Склонившись к Фугасу, прошептал на ухо:
- Давай-ка у ворот засядем... устроим мадамочке сюрприз... Не боись, бить не будем, а так... попугаем.
Фугас, слушая ехидный шёпот атамана, еле сдерживал коварное гыгыканье.

Отредактировано Ноткин (2012-09-09 16:24:17)

Ласка приняла облик смотрителя кладбища. "Не вздумайте шалить"... Как будто не знал атаман, что тревожить покой мёртвых нельзя, даже если запрета на то не исходило. Тут уже был чисто территориальный вопрос - за воротами граница, и там мы на неё наорём как-нибудь пострашнее. Будь кто-нибудь другой на месте Ласки - послал бы запрет к авроксу на рога. А так - "даже пытаться не буду."
- Зато как остальным от неё досталось... и ещё достанется, я думаю, - Глядя на дамочку, как ребёнок, которого не подпустили к какому-нибудь лакомству вроде тортика или пироженки, Ноткин вздохнул и сообщил:
- Фугас, отбой.
Умещая бутылку молока поудобнее во внутренний карман куртки, Ноткин мимоходом заметил, что бутылка чёрного твирина осталась в доме Шкилей. Хорошо хоть, что папироски при себе.
- Пора мне, Ласка. Бывай здорова. Извини, что так быстро ухожу, тороплюсь жутко.
Подойдя к воротам, Ноткин тут же обернулся и добавил:
- Ласка! Ты... я не хочу накаркать, но... будь готова завтра принимать покойника в плаще из змеиной кожи. Спокойных снов.
Пожалуй, Ласка и Капелла - из близких друзей это были единственные, с кем атаман осознавал, что говорить с ними надо на полном серьёзе. С остальными шутил, всячески подкалывал, иногда по-дружески давал пинков под зад (последнее к девчушкам не относилось), а с ними - ни-ни.
- Фугас! Оттопыривай карман, - скомандовал Ноткин, уже за кладбищенскими воротами вручая бутылку пареньку. У напарника тоже нашёлся внутренний карман, и молоко в нём вполне уместилось. Но остановиться бы парням, уладить все дела, а потом уже резвым пешкодралом идти к Шкилю. Бутылка молока выпала из рук Фугаса, пытавшегося на ходу запихать её в карман, и случилось это как раз в тот момент, когда ребята переходили через железную дорогу. Атаману ещё повезло, а вот товарищ упал навзничь.
- Растудыть твою налево, - выругался Ноткин, помогая Фугасу подняться. Ещё раз споткнуться на той же дороге - в темноте, конечно, немудрено, но уже не в этот раз. А вот Фугас уже был определённо не рад - показал атаману на разлившееся молоко, светившее белым в сгущающейся темноте.
- Теперь точно растудыть... Блин! И чего делать?
- Бутылку по осколкам собирать, - язвительно ответил Ноткин, - Придётся врачугана водой отпаивать. Идём.
Более, чем недовольные таким положением дел, ребята двинулись обратно к Кожевенному.

>>>Дом Шкилей.

Отредактировано Ноткин (2012-09-09 18:08:04)

"- Я решила вот зайти к тебе... Прости, что нарушаю твой покой. Просто... я ведь уже говорила, как мне тяжело без тебя... Ты была единственным родным мне человеком... Ох, как мне не хватает твоего голоса". Анна глубоко вздохнула. Она не заметила бы белокурую девочку-смотрительницу, если бы не чьи-то шаги и голоса за спиной. Настолько тяжелым и прерывистым было дыхание Ласки, что сливалось с ветром в единый порыв, а шаги были тихие как шуршание листьев. Она и сама словно была не совсем человеком, а воплощением природы, порождением воздуха и земли. Анне нравилась Ласка. Неизвестно о чем она думала (порой казалось, что в голове у этой девочки только ветер), но это было неважно. Она была очень доброй... Она совсем не внушала страх, а даже наоборот, чем-то манила к себе, будто хотела бережно взять за руку и проводить к твоей могиле...
Анна осторожно посмотрела на вошедших и отвернулась. Сквозь бойкий шепот различались грубый гогот и шипение. "Только их здесь не хватало". Один из них был хорошо ей знаком. Как же, атаман Ноткин, "банда двудушников"... Нередко уличные сорванцы выкрикивали его имя, когда, бывало, ошивались у крыльца ее дома. Ее?.. А был ли у нее дом? Было ли у нее хоть что-то свое в этом городе, в этом мире?
Она подумала, что хорошо бы было незаметно уйти, но слишком близко от выхода стояли дети, а ноги будто приросли к мягкой земле. Или Вера просто не хотела так быстро ее отпускать.
Удивительно, но только здесь она чувствовала покой, даже, может быть, свою... безгрешность? Воспоминания о Вере ничуть не мучили ни совести певицы, ни ее души. Здесь, в пределах кладбища, Вера словно оживала и разговаривала с ней. Но больше, конечно, слушала, дыша в лицо свежим ветром.
Голоса стихли за скрипом ворот, но за спиной едва ощущалось чье-то робкое присутствие. Анна не видела, но чувствовала на себе туманный взгляд девочки. Ей показалось, что это Вера смотрит на нее откуда-то из-под земли. На кладбище совсем стемнело, а ветер уже пробирал до костей. Так же, как порой пробирает страх. Анна вдруг спросила себя, что она делает здесь в такой поздний час и как теперь возвращаться домой в потемках? Ноги сами привели ее сюда. Неужели только для того, чтобы поговорить с Вербой? Вряд ли. Все уже было сказано.
Золотые часы словно примерзли к руке. Большая стрелка приближалась к двенадцати.

"- Анна, Анна", - ветер донес тихий шепот.
Пусть на улице и была поздняя осень, пусть ветви деревьев и украшала еще редкая красно-оранжевая листва, но сейчас ее кожа словно покрылась инеем, тонкой ледяной корочкой. Жутким казался девичий шепот, пронизывающим, как зимняя вьюга. Может, кому-то и был он ласковым - тем, кто уже не чувствовал холода, тем, чья кровь уже не застывала от ужаса. Словно угадав момент, закричал сидящий на заборе ворон. Анна коснулась замерзшими пальцами губ и, нежно проведя ими по надгробию, двинулась к сторожке. Ночные мотыльки кружились, привлеченные светом двух небольших фонариков. Небо еще сохранило следы ярко-синих подтеков, хотя было уже совсем темно.
Мягкий свет фонарей вносил какой-то неуместный домашний уют. Анна вспомнила, что с утра ничего не ела, и сейчас ее самой заветной мечтой было просто выпить чашку горячего чая, желательно где-нибудь в тепле. Угнетала мысль о расстоянии, которое еще нужно было пройти, чтобы попасть домой. Улицы за оградой казались наполненными степной нечистью - выйди и непременно пропадешь. Ласка дожидалась ее у двери, несмотря на холодный ветер, колыхавший подол тонкого платья.
- Ласка, ты меня звала?, - подойдя, спросила Анна, чтобы как-то начать разговор. Конечно, ей могло это послышаться, и шепот шел вовсе не от девочки, а из какой-нибудь незакопанной могилы. - А я уже собираюсь уходить...
Девочка не ответила. Но ее взгляд, влажный, блестящий, был так пуст и словно проходил сквозь тело певицы. Ей стало страшно. Не сводя глаз со смотрительницы, она вышла за ворота и быстро направилась в сторону города. Но что-то заставило ее обернуться. Белая дымка неизвестного происхождения тянулась с южных сторон. "Что это? Пожарный колокол не давал сигнала... Откуда взялся этот дым?" Решив, что дым, очевидно, шел со складов, Анна подумала прежде чем отправиться туда. Дорого ей все-таки могло обойтись любопытство. Но близость кладбища, шорох травы и темная равнина, препятственно отделявшая ее от города, заставила певицу изменить маршрут.

— Склады, обитель Грифа

Отредактировано Анна Ангел (2012-11-07 18:27:04)

Свой последний путь дедушка Хылгой проделал на маленькой, скрипучей тачке, сложенный почти поперек, сопровождаемый только соседским сынком. Порядочная пьянь был, надо сказать, этот самый дедушка, и следить за ним было некому - вот потому и не удивился Мирко, когда в ночи, проводив до дверей свою Айсу, возвращался домой и нашел неподвижное тело. Перепил дедушка в кабаке, да и кончился весь, сплошь и рядом такое бывает.
Домой зайти, дверь закрыть да уснуть нехорошо получалось: маленькому ему дедушка Хылгой сказки рассказывал, игрушки из дерева вырезал. Давно дело было, еще до Первой Вспышки, пока у дедушки жена с дочкой живы были. Заглянул Мирко домой, взял тачку отцовскую, да и уложил дедушку как получилось. Родители все равно уж спят, не заругаются, зато утром не увидит мать, из дома выходя, тела мертвого. И так говорят все, мол, Песчанка вернулась, незачем женщин пугать лишний раз.
Путь до Кладбища недолгий был. Подкатил Мирко тачку к воротам, да - вот удача! - Горбуна увидел, копальщика местного. Рукой ему помахал, тело дедушкино из тачки вывалил, да заторопился обратно. Пока еще тот доковыляет, а у Кладбища, в разгар ночи, одному, да еще и объясняться - нет уж, кому другому это оставьте. И так ясно все. Твирином от дедушки несет, а вокруг рта следы грязные. Захлебнулся он, известно чем. А вот Мирко домой торопиться надо было, пока родители не проснулись. Устал он, по совести, голова так и кружилась.

Когда медленно, тяжело ковыляя, Горбун добрался до тела, мальчишки уж и след простыл. Убийца? Родственник? Напуганный прохожий? Какая разница, все равно удрал. Вот дурак. Все равно сообщать придется куда следует, все равно искать его будут, да расспрашивать - порядок такой. Нет в том порядка, чтобы абы кого закапывать, имени не зная, да еще и бесплатно.
Наклоняется Горбун, покойника лицом к свету поворачивая. Упился старый Хылгой, только вот рожа у него серая, цвета неровного, в пятнах. Глаз открылся один, красный сплошь, вместо зрачка - точка почти неразличимая. А изо рта так и валит черная гниль, забивающая вонью даже пролитый твирин и испражнения. На щеку ему течет, на руки Горбуна, на землю.
Могильщик отшатывается, руками трясет и орет как резаный, неразборчиво, страшно, дико.

Тупым, животным взглядом Горбун пялится на испачканную руку. Это смерть. Долгая, жуткая смерть, и спасения не будет. Он видел тогда, пять лет назад. Он помнит. Да. Помнит. Он будет орать, пока изо рта не полезет гной, пока глаза не лопнут, а легкие не забьет мерзкая, вонючая слизь. Он не будет дышать. Нет. У него внутри проснется, оживет, сожрет его жадная, горящая тварь и не будет спасения, нет, не будет… Горбун раскачивается, глядя на руку свою, на одной ноте издавая бездумное мычание.
А потом приходит девочка.
Девочка – она светленькая, блаженная. Каши с нею не сваришь, денег с покойничков брать не желает, всех хоронит, а ручки у нее тоненькие, сама копать пытается – все ладошки в кровь сбивает, бедная.
О девочке заботиться надо. Все там будем, и кто приголубит, кто пожалеет, кроме нее?
- Назад! – хрипит Горбун, шатаясь, к трупу ковыляет. – Назад! Это Песчанка! Это Чума!
Всхрипывает Горбун, под плечи мертвяка подхватывает, выпрямляется, да и ковыляет с Кладбища, дальше, к яме огороженной, медленно тащит, пятна грязные на земле оставляя.
- Ты не ходи, девочка, - как не свой, как не здешний шепчет он. – Ты не ходи. Тебе не надо. Ты живая еще. А кто тащить их будет, прочь гони. Мертвые они. Сгнившие. И я теперь мертвый.
В яму Горбун скидывает тело, осматривается, зубами от безысходности скрипит. Нет у него с собой ни ножа, ни лопаты, а иного оружия он и вовсе в руках не держал. Все в сторожке осталось, в пристройке.
- Девочка! – каркает Горбун хрипло, рукой ей машет. – Сделай мне добро. Принеси мне нож.
Вон, там, от Сырых застроек уже идет Василь, второй копатель. Он девочке поможет, посоветует.
Только сначала пусть нож. Острый нож. Надежный.
Чтоб наверняка.

Василь как раз подходит, шаг в шаг с девочкой. Она-то, бедная, знать не знает, что вокруг творится. Ей что Песчанка, что нож под ребра, все едино. Не знает, глупенькая, как это бывает, да и откуда ей, она же с Кладбища и шага не делала, пока был жив старый Смотритель.
- Василь, - выдыхает Горбун, голосом тяжелым, сиплым. - Песчанка это. Ты присмотри. Это же... Это же не последний.
Выхватывает Горбун нож у девочки. Хороший нож, острый. Правильно...

Вовремя успевает Василь подхватить девочку, чтобы не бросилась к самоубийце, не коснулась его, в яму не прыгнула. Девочка тонкая, одной рукой её можно обхватить, удержать глупенькую.
- Нельзя! - строго он ей на ухо прикрикивает. - Нельзя за ним! 
Падает тело в яму, продолжая сжимать в руках нож старого Смотрителя. Ох, нехорошо. Не полезла бы за ним, как только отпустят. Ох, беда, беда...
- Нельзя, Ласка! - ох, что же делать-то? Четверо всего могильщиков было, двое отсыпаются за вчера: богатый был день, женщин резали, бандиты на улицу так и ползли, много работы было, до них теперь и пушкой не добудишься. И сегодня будет не меньше. А только если зараженных повезут, это же верная гибель всему Кладбищу.
- Нельзя зараженных трогать! Нельзя! Если тебя не будет, кто о них позаботится?!
Тащит Василь Ласку прочь от ямы, а в голове вертится: что же делать? Что же, итить его шабнак, делать?!
- Нельзя! - на ступени Сторожки он девочку сажает, сам над ней возвышается, в плечах косая сажень, голос громкий. - Думать надо! если зараженных сюда навезут, то... то... То мешать они нормальным покойникам будут!
Вот придумал же нормальных покойников, и как язык-то повернулся, трупаки-то все одинаковые. А только к зараженным он ни за какие деньги не прикоснется, и будут они гнить у ворот, пока девочка об них не заразится, да сама на кучу трупов не свалится.
- Нельзя их сюда. Нужно... нужно им место найти. Другое место, слышишь?
Заметила, вроде. Поняла, кажется, даже...
- Я к яме пойду. У нее сидеть буду, чтобы не потревожил никто тела. А ты, Ласка, думай, как нам Кладбище защитить. Мы люди простые, а может, кто поумнее посоветует.
Вздыхает Василь, разворачивается, да к яме идет. Воля б его - бежал бы десятой дорогой, но девочку жалко. И Горбуна жалко. А особенно нож старого Смотрителя жалко, хороший был нож.

- Я большой, Ласка. Сильный я. Справлюсь уж, не усну, сторожить буду, пока силы будут. Это тебя, маленькую, тонкую, отсюда гнать надо, пока зараза не дотянулась.
Василь смотрит недовольно на тоненькую девочку в простом платье. Вот как объяснить ей, блаженной, что бежать отсюда надо, что спасать надо Кладбище?
- Знаешь, вот что... Это надо Коменданту сказать. Он тут теперь самый главный, он все решать и будет. Только ты сама не ходи. Ты маленькая, еще не послушает... Ты вот что сделай. Ты к Виктории иди. Она девочка хорошая, а батя у нее - Боос. Вместе вы до Коменданта достучитесь, это точно. А я покараулю уж, не усну. Выспался я, Ласонька.
В яму смотрит Василь, а Горбун то ли дергается еще, то ли показалось.
Ничего, приятель. Скоро уж точно все будет.
- Ты не боись, парень, - вздыхает Василь, когда Ласка, задумчивая. все-таки уходит. - И ты, дедушка. Уж посижу я с вами. Не брошу.