>>>Театр

Сделал этот спектакль своё дело: у Данковского начинались галлюцинации. Ему мерещились тени из-за домов и звуки тихого пения, которого на улицах быть не должно было.
Мало того, у Даниила слипались глаза и заплетались ноги. Самочувствие час от часу всё ухудшалось. Уж не аллергия ли это на степные травы, которые росли здесь везде, где не была проложена мостовая (а иные и сквозь камни пробивались)? Кто знает. В любом случае, ещё немного - и бакалавру станет дурно от усталости и голода.
Последнее, впрочем, Данковский быстро исправил, вспомнив о завёрнутых в салфетку сухарях, которые перед выходом из Омута вручила ему Ева. Их-то в гордом одиночестве доктор и схрумкал с совершенно каменным лицом, широко шагая.
Он был бы не против сейчас же вернуться к доброй хозяйке и поужинать чем-то более сытным, - почему-то Даниил был уверен, что Ева предложит - но смутное чувство ответственности теплилось где-то на донышке души, и сейчас Данковский первостепенной задачей своей считал предупредить о том, что город стал небезопасен, своих старых друзей. Даже невзирая на то, что едва ли они его послушают...
Остановиться и сделать небольшой крюк всё-таки пришлось: бакалавр завернул во двор Стержня. Беспокоить в столь поздний час коменданта он не решился, но в просунул в щель для почты записку в надежде на то, что, проснувшись утром, Александр прочтёт её. Оставалась ещё пара вопросов, которые предстояло с ним решить. Увы, но только через него можно было действовать: Данковский уже понял, что руки Каиных связаны, когда дело касается политической власти, а Симона - единственного, кто мог управлять процессами города - теперь не стало. Хотя и с ними не мешало бы поговорить... Но дурацкая проволочка на кладбище отняла слишком много времени, и встречу с Каиными тоже приходилось откладывать на завтра.
А потому путь лежал к Стаматиным. С Петром, памятуя о его утреннем состоянии, разговаривать было бесполезно: если он и протрезвел, то мучился сейчас похмельем, но Даниилу почему-то казалось, что он только добавил. Надеяться оставалось лишь на то, что Андрея застать удастся. Он, конечно, тоже создание своеобразное, но прислушаться должен.
Дверь, конечно, была распахнута. Заходи кто хочешь. Криминогенная обстановка, ага. Даниил вздохнул и пустился считать ступеньки.
Результат превзошёл все ожидания: в студии собралась вся честная компания: Пётр, Андрей... и мгновенно бросившаяся в глаза Ева.
"Вот уж новости! Обещала же, что не закроются для меня её двери... Или оставила дом нараспашку? Вечно-то тебе, Данила, не везёт на женский пол."
Детская обида волной нахлынула на Данковского. Не успев ещё сказать слов приветствия, Даниил увидел и накинутый на женские плечи чужой плащ, соединённые руки, нежные взгляды... И тут же как-то скис.
Ева Ян, выходит, чужая женщина. Жаль. Доктору она понравилась, чего греха таить, а, раз принадлежит его другу, забудет и думать. Хорошо хоть, вовремя узнал.
"А ничего. Вон Пётр сидит, одинокий такой... Поищу у него утешения,"- сумрачно подумал бакалавр, но натянул улыбку.
- Здравствуйте, Ева. Не ожидал вас застать здесь. Какая приятная встреча...
Но вообще не стоило показывать своего разочарования. Чему Даниил вообще обижается? Ерунда какая. Это всего лишь трудный день.
- На самом деле хорошо, что я вас всех застал. Я ведь не помешал вам?

Тревожно так на душе, сердце екает от каждого шороха. Ощущение такое неприятное, даже противное, но с этим ничего нельзя поделать. А еще холодно. Очень холодно, пальцы дрожат: это их единственный способ согреться. По спине бегают мурашки, но не только от холода – больше от напряжения. Стаматин сделал глубокий вдох, но закашлялся: пары твирина если и лезли в горло, то уж точно не в то. Исходясь сиплым кашлем, Петр уже успел подумать о том, что может задохнуться – глупая смерть, бессмысленная жизнь.
Впрочем, почему бессмысленная? Теперь после него будет возвышаться Холодная Башня – усыпальница его любимой Музы. Она будет всегда напоминать о своем создателе… если только его еще не забыли. Печально осозновать, что память о тебе постепенно угасает, практически с каждым вздохом ощущаешь, что о тебе помнят все меньше людей.
Скрип половицы где-то на первом этаже. Да, гость пришел. Петр знал. И даже знал, кто сейчас поднимается по леснице. Утренний гость, Даниил, университетский знакомый брата. Воодушевленно так он вошел в мастерскую, но тут же поник. Петр бы понял его. Наверное. Но сейчас архитектор был занят другим, он гипнотизировал взглядом графин. Да, Андрей нагло и по-хозяйски сделал из него глоток, но разве он на это не имел права?
- Даниил... - прошептал Петр, поднимаясь на ноги. Чтобы не качаться, для пущей устойчивости, Стаматин схватился за край стола. Впрочем, бесполезно: если бы он и собирался бы падать, то никакой стол его бы не остановил.
Оторвав ладонь от своей опоры, Петр двинулся навстречу гостю.
- Ты видел ее? Скажи мне, ты видел ее? – Петр хватает Даниила за плечи и слегка встряхивает. Он смотрит ему в глазах. Он должен был обратить внимание на Башню! Должен был!
Но Петр практически сразу отстранился. Что-то в голове прояснилось, вероятно, нельзя так обращаться с гостем. Где-то в глубине разума всплыли воспоминания о простейших правилах приличия, поэтому он медленно вернулся на свое место в углу комнаты, туда, где стояла статуя, завернутая в одну из последних простыней в Студии.

Кабак остался за спиной, Петр медленно топал по набережной, пялясь точно себе под ноги. Нередко он наступал в уже глубокие лужи, так что неудивительно, что архитектор начал шмыгать носом, подбираясь к двери вечно строящегося здания. Петр подергал за ручку и потянул дверь на себя... странно, но не поддалась. После нескольких неудачных попыток войти, Стаматин все-таки догадался толкнуть дверь вовнутрь. Победа близка... теперь нужно было преодолеет два лестничных пролета...
Но Петр не вынес этих мук. Едва ли он переступил через порог собственного дома, архитектор тут же поздоровался с полом – благо не разбил ничего, ушибся только, обошелся без крови. Поднимался он не спеша, придерживаясь рукой за стену. Вот он нащупал дверь, коснулся рукой медной ручки... зачем она тут, если дверь все равно не закрывалась... тем не менее, Петр ввалился в комнату, некогда предназначенную для Андрея, а теперь принадлежащую целиком и полностью Петру ввиду того, что редко он мог в таком состоянии доползти до двери на втором этаже.
Кровать буквально манила запойного архитектора, он в полудреме добрался до нее и уверенно опустился, прикладываясь головой на мягкую и теплую подушку. Только Стаматин улегся достаточно удобно, чтобы погрузиться в сон, как его точно рукой сняло. Нет, ну как всегда...
Стаматин вперился мутным взглядом прямо в потолок, разглядывая старые разводы, возникшие от постоянных проблем с местным водопроводом. Эти разводы сплетались в затейливые узоры, они начинали медленно плыть по потолку в сторону окна, словно качаясь на волнах.
Петр медленно закрывал глаза и снова распахивал их, в тревоге пытаясь поймать взглядом знакомый узор. Все еще здесь, никуда не деваются. Рука машинально тянется к тумбочке, на которой обычно лежал портсигар, такой старый, пыльный. Нет его, продал давно. Петр сделал вздох и снова продолжил любование потолком.
Было немного одиноко и пусто в этой комнате. Здесь не было ни изваяний, ни даже обыкновенных чертежей. Бутылки – и те сейчас покоились в мастерской на третьем этаже где-то под тумбой. Излюбленный графин стоял на столе и терпеливо ждал, когда хозяин прикоснется к нему губами и сделает маленьких глоток. Потом больше, еще больше и еще... а потом рухнет прямо возле стола на пол и отдаст свой разум Морфею.

В подобной задумчивости Петр пролежал около часа, а может и больше. Возможно, он даже спал, однако сам ощущал себя совершенно невыспавшимся и разбитым. Спасала разве что жестковатая подушка, на которой голова не казалась такой тяжелой. Веки закрывались сами собой, так трудно было держать глаза распахнутыми...
Утро, казалось, все пропахло запахом твири. Невыносимо даже для Петра было вдыхать этот аромат. Стаматин не смел открыть окно, он знал, что стоит отворить форточку, и пары этой жуткой травы ворвутся в его дом. На лбу проступил пот – душная осень. А вот пальца дрожат – от окна чувствуется сильный сквозняк. Пальцы медленно немеют, а кожа становится красной.
Петра сегодня не тянет рисовать. Он лишь бездумно смотрит в потолок с совершенно отключенным рассудком. Иногда рука у него сама собой поднимается и принимается чертить пальцем в воздухе различные линии. Глаза точно не видят. Они смотрят точно сквозь потолок, сквозь недостроенную крышу прямо в небо, где только начинают потухать звезды. Звезды... Нина... она, вестимо, там, среди светил. Она всегда туда стремилась.
Нет. Она гораздо ближе, чем ты думаешь, Петр. Стоит только выглянуть в окно – увидишь ее. Нет. Не увидишь. Сквозь пелену дождя невидно ни зги. Не стоит даже подниматься, отрываясь от подушки, чтобы убедиться в том, что Нина сейчас вне этого паршивого городка, который вот-вот покатится в тартарары.
Петр содрогнулся, снова в его голове эхом проносится мужской голос: «В Термитнике вашем эпидемия какой-то болезни. Кажется, песочной язвы...» Комок подступил к горлу. Архитектор сжал руками собственные худые плечи и уставился в потолок теперь уже по-настоящему напуганным взглядом.
Скрип половицы заставил Петра вздрогнуть, но не подняться с кровати. Он продолжал разглядывать рисунки на деревянных распилах, гадая, брат или не брат? Быть или не быть? Если это брат вернулся из кабака, то, должно быть, он с Евой, тогда выходить нельзя. Но если без?.. Страшно так... а вдруг это шабначка своими обрубками волочится к его двери?
Голос Веры позволил Стаматину вдохнуть полной грудью: опасность миновала.
- Вера... – слабо прошептал архитектор.

Петр с невероятной благодарностью во взгляде принял из рук Веры бутылку с мутноватой жидкостью. Пальцы надежно обхватили горлышко и принялись вытягивать пробку. На лице архитектора отражалось напряжение: губы плотно сомкнуты, взгляд сосредоточенный, а лицо почти совершенно белое. Пробка никак не желала поддаваться, но Стаматин был упорнее. В конце концов, после долгих муторных попыток бутылка была откупорена.
- Никто не заходит... – печально произнес мужчина, делая жадный глоток волшебного настоя из андреевского кабака. Он ощущал, как обжигающая жидкость течет по его жилам, согревая и тело, и душу. После глотка твирина становилось так спокойно, Петр видел перед собой новые горизонты, переставал бояться того, что его брат не сумеет справиться невыполнимым... Но страх не отступал. Страх перед чем-то очень опасным и неуловимым. Страх перед той жуткой болезнью, которая посетила этот город пять лет назад.
Снова жадные глотки, но теперь уже воздуха: архитектор поперхнулся этим терпким пойлом и теперь не мог восстановить дыхание. Мысль о Песочной язве заставляла его буквально вопить и стонать от безысходности. Он отложил бутылку и вцепился в слипшиеся под дождем волосы. Думать ни о чем нельзя, все мысли так или иначе возвращаются к тому разговору.
- Холодно... да, холодно... нет, мне совсем не холодно... Андрей... он почти не бывает здесь... у него другая жизнь. У него кабак... женщины... выпивка... – с легкой завистью в голосе шептал младший из единственных ныне близнецов в Городе-на-Горхоне. Он закрыл лицо ладонями, потирая пальцами медленно заплывающие глаза.
- Ты слышала этот звук, Вера? – тихо произнес архитектор, не отрывая рук от головы. – Хруст чьих-то косточек... и этот запах, ты его чувствуешь? Трупный... – аж дрожь берет от его хриплого напряженного голоса. Видно, что Петр не только пугает, но и сам боится своих слов.

Петр и сам жутко испугался собственных слов, как-то заметно сжался, подобрав под себя ноги. Он резко сел на кровати, встревоженно заглядывая в глаза своей гостье:
- Ты слышала, что бакалавр говорит? - прошептал архитектор очень тихо, будто бы кто-нибудь мог его подслушать. - Вера, шабначка вылезла из земли... язва вернулась в город, а Исидора больше нет... Ты понимаешь? Понимаешь, что теперь с нами будет?
Петр поднес большой палец к губам, нервно вгрызаясь в ноготь. Уставившись взглядом куда-то в стену, Стаматин беспокойно бормотал что-то вроде "Я не успею..." Дрожащая рука вновь потянулась к горлышку принесенного сосуда с терпким твирином.
Твирин заставлял забыть обо всех проблемах и неудачах, вообще после глотка этого зелья все казалось неважны, второстепенным. Разум будто бы погружался в глубокий спокойный сон. Разум засыпал, зато бодрствовали гениальные, безумные идеи!
- Вера... здесь никого нет. Никого не может быть. Мы все уже обречены. Смерть передвигается всегда бок о бок с вдохновением, выжидая удачного момента, чтобы наброситься на тебя и унести совершенно забытым... - язык уже заплетается, говорить очень тяжело. Даже дышать трудно, воздух, наполненный твириновыми парами, буквально застревал в горле, царапал его...
"Что-то будет... что-то страшное... что-то жуткое... Башня дрогнула..."
Архитектор поднял тяжелый взгляд и вздохнул.
- Никто не придет... здесь слишком пусто, чтобы кто-то пришел... пусто... но постоянно кто-то наверху ходит. Я слышу шаги, Вера. Их никто не слышит, но я знаю, что они есть.
Кто-то уверенным шагом пересекал его студию на третьем этаже. Мастерская содрогалась от грохота, трясся весь дом... да, у Стаматина было хорошее воображение, если он все это видел, лишь глядя на узоры деревянного потолка.

Отредактировано Петр Стаматин (2012-03-05 15:07:11)

Петр изумленно хлопал глазами, осознавая, что Вера не вполне доверяет его мышлению. Опустив неуверенный взгляд в пол, он внезапно понял весь кошмар ситуации, в которой они погрязли практически с головой. Грохот в мастерской на два этажа выше не желал прекращаться. «Эй, хватит!» - хотел выкрикнуть архитектор, но слова так и застряли в горле комом. Язык будто бы опух, он не хотел слушаться хозяина, издавая вместо нормальной человеческой речи какие-то нечленораздельные звуки. Кое-как справившись с непослушанием, Петр снова поднял взгляд на девочку:
— Так доктор сказал... — прошептал архитектор. — Я ему верю... Он, вроде, знает меня... по крайней мере, называл меня по имени... А его Даниилом зовут. Хороший человек... — Стаматин издал тяжелый вздох, запуская тощие крючковатые пальцы в черные спутанные патлы. Заплывшие зеленью глаза с узкими зрачками смотрят в ноги. Пол дрожит. «Песчанка вырывается...» — промелькнула мысль в голове архитектора, но тут же погасла, перекрываемая грохотом сверху.
— Ты что, Вера, не слышишь? Не слышишь, как этот проклятый демон бьется в окно? Он все разрушить, но я туда не пойду. Думай, что хочешь, а мне страшно смотреть в его зеленые глаза. Он смеётся надо мной, Вера, он говорит такие страшные вещи!..
Голос дрожал. Казалось, Петр не выдержит и заплачет, уткнувшись в свои худые ладони. И плечи уже дрожать, давая понять, что архитектор сходит с ума. Этот демон не в первый раз не дает Стаматину покоя. Его обвиняющий взгляд загоняет Петра в угол, заставляя запираться в своей комнате и истошно вопить от безысходности.
— Вера, он не оставляет меня... — чуть не плача едва слышно прошептал мужчина, отнимая у девушки бутылку. С этим сосудом в руках как-то спокойнее. Он вроде бы греет руки. Глоток сделать трудно. Горло почему-то горит, будто бы Стаматин только что заливал его не твирином, а вулканической лавой. Даже вдыхать воздух стало внезапно тяжело. — Прости, Вера... Тебе лучше уйти, пока этот демон не схватил тебя...

"Какое мрачное утро..."
Ева быстрым шагом пересекла мост через Глотку. Дождь не прекращался с самого утра. Он постепенно усиливался вместе с громом, доносящимся откуда-то издалека. Казалось, что на город хочет обрушиться страшная буря, но что-то словно сдерживает её. Ева с детства боялась грозы. Необъяснимый детский страх перед чем-то большим и угрожающим появлялся каждый раз при первых вспышках молнии. Она не хотела оставаться одна. Тем более сейчас. Ева надеялась, что Даниил пробудет у неё хотя бы пока не кончится дождь. Конечно, она сама не верила в то, что он останется, но смутная надежда, что Данковский не оставит её одну, позволила ей заснуть. Тем не менее, проснувшись, она его не застала.
Во время грозы в помещении обычно темно. Тучи закрывают небо и свет не проникает в окна. Этот сумрак в пустом доме сжимает всё пространство и давит на человека. Ева недолго сомневалась в решении выйти из дома. "Что бы ты ни говорил, мой Даниил, одна я здесь не останусь." Она надела легкий белый плащ и вышла на улицу. Сейчас ей нужен был человек, способный и выслушать, и высказаться, но в первую очередь просто побыть рядом.
Ева свернула за угол и прошла мимо театра. Ей встречались редкие прохожие, перебегающие из одного магазина в другой. Её немного удивляла эта суетливость. Сейчас, когда главной задачей считалось набрать побольше запасов за меньшее количество денег, Еву это совсем не заботило. Подобные ситуации всегда обходили её стороной. Она просто плыла по течению жизни, ничуть не способствуя своему движению.
Проходя мимо кабака Андрея, Ева на секунду помедлила. "Нет, наверное, Андрей сейчас занят. Не буду ему мешать." Возможно, это была не основная причина, почему она не пошла туда. Сейчас ей просто нужен был другой человек, более похожий на неё. Сегодня Ева хотела не только слушать, но и говорить, а с Андреем бы так не получилось.
Темная вода в Жилке бурлила и расходилась кругами от ударяющихся об неё капель. Ева дошла до нужного ей дома. Дверь как всегда открыта. Крутая винтовая лестница, холодные стены, лицом к лицу с жуткой статуей. Она бы испугалась, если бы не привыкла к таким встречам. Тихо. Ева прошла до середины комнаты, капли стекали на пол с волос и подола плаща. Никого не было, пришлось снова спуститься вниз. Ева приоткрыла дверь в маленькую комнату и вошла в неё. Хозяин дома не двигаясь лежал на кровати, возле которой стояла куча пустых бутылок.
- Пётр, ты спишь?, - Ева подошла к кровати и провела мокрой рукой по его лицу.

Отредактировано Ева Ян (2012-05-25 18:16:58)

- Все хорошо, это я, - тихо отозвалась Ева. Она провела тыльной стороной ладони по его горячей щеке и отошла. Прислонившись к стене, она на мгновение остановила свой взгляд на лице Стаматина и опустила глаза. Ева задумчиво вглядывалась в неровности пола, подавляя желание съехать по стене и обхватить себя руками. Сколько раз она видела его таким? Наверное, никто бы точно не ответил. Почти каждая их встреча имела подобный конец. Но почему тогда ей так сложно снова видеть это бессилие? Почему именно сейчас она чувствует эту сжимающую сердце жалость? Никому не нужную, бессмысленную, постыдную жалость. "Бедный мой, неужели ты всегда был таким? Странно, что никто не пытался изменить тебя..."
Дождь, кажется, закончился. Или его просто не было слышно отсюда. Эта маленькая комната была словно отрезана от внешнего мира. Возможно, это хорошо, когда ты чертовски пьян и нуждаешься в тишине. Ева была совершенно запутана. Она уже не была уверена, что хочет говорить о том, что происходит Там. Говорить о том, что происходит здесь, в окружении четырех каменных стен, хотелось еще меньше. Событие, положившее конец мирному сну Города, в котором он пребывал до сих пор, слишком пугало ее. В голове зарождались не очень понятные планы, впрочем, пока не занимавшие ее. Приложив немалые усилия, Петр сел и что-то спросил. Ева не расслышала вопроса, но не стала переспрашивать. Ей вдруг захотелось выбежать из этой душной темной комнаты, разыскать Данковского и услышать, что все закончилось. Какая-то обида слегка уколола ее, когда она подумала о бакалавре. Не зря в античные времена приговаривали гонцов, приносящих дурные вести... Смутная обида таилась и на Петра. Просто за то, что он был при ней в таком виде, хотя в другой день она вряд ли обратила бы на это внимание. Минуты медленно тянулись одна за другой, а они все молчали. Тяжело вздохнув, Ева заговорила с ним, все так же глядя вниз, обращаясь больше к пустоте и доскам под ногами:
- Знаешь... я все думаю, что будет с нами теперь? Сначала смерть Симона, потом новость об этой болезни..., - она говорила неспеша растягивая слова, рассуждая, словно сама с собой, - ... И сны, которые мне снятся в последнее время... Все вдруг так резко стало меняться.
Очередной вздох. В комнате стало совсем невыносимо. Она задрала голову и прикрыла глаза.
- Прости, если я зашла невовремя. Просто мне хотелось с кем-нибудь поговорить... побыть рядом.

Она никогда не могла вынести чужого отчаяния. Есть мужчины, которые ненавидят женские слезы. Возможно, оттого, что не могут помочь, а может, презирать слабость - это одна из жизненных установок, заложенных в момент их создания. Ева точно так же презирала чужое бессилие. Она просто не знала, что нужно делать в такие моменты. Рядом с ней сидел один из самых дорогих и любимых ею людей. И он... так тяжело дышал и закрывал лицо руками, что смотреть на это было настоящей пыткой. Если человеческая душа находится в груди, то сейчас она разрывалась на части, которые бились и вырывались из оков дрожащего тела. Жалость, которую она только что испытывала, превращалась в потребность найти виноватого в том, что с ним происходит. Мысли Евы обратились к Андрею. "И где он сейчас? Что он может делать, пока его брат здесь... ("умирает"? Это слово она не хотела даже мысленно употреблять в отношении Петра) совсем один. Какие дела могут быть важнее?" И в этом их мысли сошлись. Петр говорил о брате. Как он, наверное, нуждался в нем в эти минуты... Всегда. Ева подумала, что самым разумным поступком сейчас было бы пойти в кабак и привести Андрея. "Конечно, он не захочет пойти. Сошлется на очередные проблемы..." Она не знала, что ему ответить. Понимает ли он сейчас, какая беда пришла в их город? Или его собственная болезнь уже кажется ему единственным концом? Что бы там ни было, нужно говорить. Что-нибудь.
- В моих снах они тоже были. Еще мне снились люди, которые громко кричали, а когда я просыпалась, то слышала этот крик за окном... Мне тоже страшно. Особенно когда я остаюсь одна. Тогда мой страх как будто оживает и ходит за мной по пятам...
Ева глубоко вздохнула. В этой комнате ей было так плохо и неуютно, как цветку, который растет в тени и не может почувствовать тепла солнца. Она снова вгляделась в него, насколько это было возможно в полумраке комнаты. Свет едва проникал сквозь темную занавеску, но она не хотела отодвигать ее, тем более, что это могло вызвать у него боль. Тонкие белые пальцы подрагивали, как и все его тело, словно он был в лихорадке. Черные спутанные волосы, такие же, как его жизнь в последние годы, падали с плеч и закрывали лицо. Он казался таким беззащитным, что Ева как будто смотрела на него с огромной высоты. Такая незримая, но ощутимая пропасть лежала между ней и Петром. Поддавшись порыву эмоций, она приблизилась к нему, запустила руку в его жесткие волосы и, притянув к себе, обняла. Этим жестом Ева хотела передать ему как можно больше тепла, которое было ему так нужно, или хотя бы показать, что она здесь, рядом, никуда не уйдет. Нежно поглаживая его по голове, она понимала, что ей тоже этого не хватало.
- Я здесь, Петр, я с тобой.

- Не знаю, не знаю..., - с грустью повторяла девушка, проводя рукой по его волосам.
Что еще она могла ответить? Ева не была Хозяйкой, в ней никогда не просыпались таинственные силы Земли. И несмотря на то, что порой сны отвечали на ее туманные вопросы, она пребывала в сомнении относительно их достоверности. "Нет, я не верю, что мои сны оживут... Скорее, они просто отражение моих страхов"
Постепенно глаза привыкли к полумраку и Ева, как засыпающий мотылек, начала успокаиваться. "По крайней мере, я не одна. Мы не одни"
- Беда еще может нас обойти. Данковский будет делать все, что в его силах, - она говорила это и не знала, верит ли сама своим словам. Она хотела бы в это верить, хотела бы убедить в этом саму себя и делала это через Петра. Конечно, ему она тоже искренне хотела помочь. Облегчить эту душевную боль хоть немного. Но не так-то просто помочь другому, когда сам не знаешь, где искать помощи. Если бы он тоже сказал ей что-нибудь теплое... Но Петр в очередной раз предпочел мнимое настоящему.
- Нет!, - пораженная Ева резко отшатнулась от него, - Нет, Петр, хватит! Должно быть, ее громкий голос сейчас причинял ему боль, но она не замечала этого. Она хотела одного - чтобы ее друг пришел в себя. Встал с кровати, посмотрел ей в глаза, заговорил нормальным голосом. Чтобы он снова стал человеком. Ева словно нашла в себе источник силы, которую могла и знала как использовать.
- Сегодня тебе нельзя пить. Пожалуйста, сделай это для меня, - ее голос смягчился, - Ты мне очень нужен.
Ева не знала, убедят ли его эти слова. Она надеялась, но понимала, что если Петр не выполнит эту просьбу, ей придется оставить его и уйти. Немного подавшись вперед, Ева задела пустую бутылку, стоящую возле его постели, где стояло еще несколько похожих сосудов. Проверив их, она заметила, что в некоторых еще оставался напиток. Пришлось пойти на хитрость.
- Все бутылки пусты... Видишь, сама судьба запрещает тебе пить сегодня, - Ева улыбнулась ему, - Принести тебе воды? Или, может, заварить чаю?

Ева знала, какими могут быть последствия твиринового опьянения. Знала слишком хорошо, чтобы оставить его, но едва она вышла из этой холодной коморки, то поняла, как же не хочет туда возвращаться. Встав под единственной лампой, освещавшей прихожую, девушка осмотрела чашку, которую не без удивления обнаружила стоящей на полке среди бокалов и бутылок. Небольшая, белого фарфора, с отколотой ручкой, чашка источала ядовито-резкий запах кофе, который, судя по всему, заваривался в ней несколько недель, а то и месяцев назад. Выглядело так, будто на дне уже бурно протекала жизнедеятельность микробов и прочей гадости, какая только могла там завестись. Брезгливо поморщившись, Ева шагнула в ванную, свободной рукой нащупала высокий кран и повернула его. Кран разразился недовольным рокотом, выплюнул струю ледяной воды ей на руку и замолчал. Ева подавила настойчивое желание швырнуть чашку об пол.
"Как он может здесь жить? Ужасный дом", - Златовласке не приходило в голову, что, быть может, последние капли воды уже растеклись по всему городу, и виноват в этом не поврежденный кран, а что-то совсем другое. Она опустила грязную чашку в раковину и вернулась к Петру.
- У тебя в ванной кран сломан, ты знаешь? Там воды нет, - Ева присела на краешек кровати и, запустив руку в сумку, достала бутылку с водой, которую всегда брала, выходя на улицу. Она сняла крышку и поднесла горлышко бутылки к его губам, придерживая, чтобы он не уронил ее. Пока Петр пил, Ева нежно опустила голову ему на плечо. Совсем невесомо, чтобы он не почувствовал никакой тяжести. Волосы и рубашка Петра насквозь пропахли твирином и - не неприятно - потом. Нужно было позаботиться о нем, сделать что-нибудь, побыть с ним рядом, пока не было Андрея.
- Может, ты побудешь у меня, пока Андрей не придет?, - предложила Ева. Она знала, что Петру добраться до Омута будет непросто, но желание уйти из этого дома было так велико, что девушка была готова тащить архитектора на руках, если это понадобится. "Ну же, Петр... пойдем".
- Мы оставим ему записку.., - успокаивающе шептала она, - Он придет к нам, как только освободится, - "Только пожалуйста, дай мне увести тебя отсюда", - Тебе нужно подышать воздухом. А когда придем, я уложу тебя спать.
Ева потерлась щекой о его плечо.

Ева молча следила за тем, как Петр медленно выпрямлялся во весь свой рост. Опустив голову, он покачивался и чудом удерживал равновесие. Несколько раз она резко протягивала к нему руки, готовая в любой момент поддержать, но тут же снова опускала их на колени.
Да, иногда этого человека было трудно понять. Вот он просит тебя остаться и тонкие пальцы крепко сжимают руку чуть выше запястья; он просит: "Не уходи". А потом что-то вдруг происходит и он уже жаждет остаться один, больше не хочет делить с ней это молчание, эту комнату. Он встает и говорит уже совсем другие слова. А может и правда... зачем она здесь? Неужто ему могло стать хоть немного легче от знакомого голоса и легких прикосновений? Нет, вряд ли. Петр хочет страдать. Дак пусть же страдает, раз это единственный для него способ почувствовать себя живым.
Не сказав ни слова, она поднялась и тихо прошла мимо него. "Хорошо, я уйду, если ты хочешь..."
Ева вышла на улицу. Дверь за ее спиной захлопнулась гораздо громче, чем она того хотела. Она сошла на дорожку, ведущую к мосту и, облокотившись на железную оградку, остановилась, склонив голову. Ее отражение расходилось мелкими волнами на поверхности Жилки. Ева даже не заметила того, что улица была непривычно пустынной для этого времени суток.
С тех пор, как она вышла из "Омута", прошло, наверное, несколько часов. "Возможно, Даниил уже вернулся. Пора домой", - думала Ева, но какое-то шестое чувство влекло ее назад в студию. Что-то было не так и она очень хорошо это чувствовала. "Надеюсь, ты не натворишь глупостей", - мысленно обращалась она к Петру. Еще несколько минут Ева простояла на том же месте, после чего все же двинулась неспеша вдоль реки.

- Данковский?!, - воскликнула Ева, мгновенно оказавшаяся на пути четырех подростков, так похожих и одновременно не похожих друг на друга. В один момент она оглядела мальчишек и, выделив среди них одного, что казался чуть выше и крепче других, обратилась к нему:
- Вы случайно не о столичном докторе только что говорили? Что с ним случилось?, - Ева пытливо вглядывалась в темные глаза паренька, который едва ли уступал ей в росте, в то время как три пары глаз его спутников в свою очередь недоверчиво осматривали ее. В этом городе не каждый взрослый мог похвастаться своим авторитетом у детей. Особенно у таких. Кто с пеленок усваивает закон "каждый сам за себя", кому негде искать защиты и доброго слова. Эти дети никому ничего не должны, и они знают об этом лучше, чем кто-либо.
"Кажется, тот, второй, назвал его "Атаман"...", - подумала Ева и решила попробовать. Может, это прозвище и в самом деле сработает как какая-то дань уважения?
- Атаман?, - настойчиво повторила Ева, - Что с доктором?
Волна беспокойства уже поднималась у нее внутри. С самого начала что-то было не так. "Не может быть, чтобы он заразился, не может! Эти дети просто болтают. Повторяют глупости, которые слышат от взрослых, пугают друг друга болезнью". Она тщетно пыталась заставить себя успокоиться.

Отредактировано Ева Ян (2012-08-28 21:41:04)

- Кличут...
Вся история, рассказанная второпях парнишкой с темными глазами, как-то с самого начала не тянула на правдивую. Слишком уж много незнакомых имен крутилось в этом вихре приключений... О человеке по фамилии (а также по имени или прозвищу) Шкиль Ева раньше не слышала. Она была знакома только с одним учеником Исидора Бураха - со Стахом, образ которого возник в памяти очень кстати. Если Даниил действительно заражен, то Стах единственный, кто смог бы ему помочь.
Тем временем, назвавшийся Атаманом ловко развернул складки карманов и извлек на свет божий небольшую резную коробочку, в которой, судя по всему, и находилось лекарство. "Лекарство, убившее с десяток детей! И они собрались этим кого-то лечить?! С ума сошли!" От паники Еву пока что худо-бедно удерживало сомнение в достоверности этого рассказа, однако что-то внутри нее поднималось и вставало на сторону мальчишек.
Солнце уже опускалось над городом, вдоль дорог зажигались фонари. Ей хотелось успеть добраться домой до наступления темноты, но что-то все же не давало Еве покоя. То ли взгляд Атамана был не по-детски тревожным, то ли какая-то часть ее рвалась идти с ними...
- Вот что, я пойду с вами. По дороге мне все расскажете. Доктор Данковский - мой хороший друг, - Ева сделала несколько шагов и остановилась. Похоже, четыре товарища не очень обрадовались такой компании, - Ну что, вы не хотите, чтобы я шла с вами, да?

>>> Обитель Грифа

Даниил снова бежал как оглашенный. Вернее, бегом это назвать было сложно, но шагал он так широко и так торопливо, что нагнать его было бы довольно трудно, не срываясь на галоп.
Конечно, это мало напоминало сегодняшнее утро, когда Даниил преодолел меньше чем за секунду расстояние до двери в доме старшего Бураха, но спешка была удивительной. Больше всего на свете хотелось свернуть шею Андрею, который отправил Данковского в этот притон, и именно чтобы избежать скандала Бакалавр отправился к младшенькому. Вчерашней практики общения с ним Даниилу, увы, не хватило, и он не подумал о том, в каком состоянии застанет Петра. Но медлить дальше Даниил не собирался, и мысленно уже прикидывал, как уговорить архитектора на побег.
Злость и страх постепенно поутихли, как и гнев. К чему, в самом деле, было злиться на необразованного головореза? Сам виноват, что так легко приплыл к нему в лапы. И нечего валить всё на Андрея, он в конце концов не виноват в том, что Даниил не сумел за себя постоять.
Леса дома Петра были заметны издали, но Данковский помнил дорогу и так, без ориентира. Дверь была привычно открыта, и Даниил на одном дыхании взбежал по лестнице на третий этаж. Почему-то не возникало сомнений в том, у себя ли младший Стаматин. Куда он выйти может, в самом деле? В одиночку, по крайней мере.
Бакалавр огляделся, щурясь в полумраке студии. Шевеление выдавало присутствие живого человека. Даниил медленно пошёл вглубь комнаты, одновременно негромко, но чётко окликая товарища.

Отредактировано Бакалавр (2013-09-26 03:00:48)

Товарищ однако не отзывался, а источником тихого звука оказалась крыса, подтачивавшая ножку стола-тумбы. Данковский спугнул вредителя, только розовый гладких хвост мелькнул в щели между стеной и половицами. Надо бы предупредить Петра, иначе грызуны вполне могли отужинать чертежами, записями и набросками архитектора, и тогда он точно не нашёл бы в себе сил устроить крысиному племени геноцид. Лучше сразу позатыкать все дыры, чем потом кусать локти.
Впрочем, было действительно поздно. Даниил спустился на этаж ниже, дёрнул ручку - заперто. Нашёлся хозяин дома на первом этаже, спящий так сладко, что в другом случае будить его рука бы точно не поднялась. Жаль, Бакалавр сразу не догадался надавать по щекам, а с максимальной деликатностью, на которую вообще был способен, стал трясти товарища за плечо. Перекатывавшаяся под кроватью бутылка ни о чём хорошем не говорила, но наивный Данковский полагал, что лимит пинков и затрещин в его пользу мироздание на сегодня исчерпало.
- Пётр, просыпайся, - громко и в самое ухо, чтобы мечтатель-утопист не попытался лениво отогнать незваного гостя, как навязчивый сон.

Те несколько долгих секунд, что теребил за плечо архитектора, Данковский возрождал в памяти свою первую - в этот раз - встречу с ним. Если Стаматин снова столько же будет вспоминать, кто перед ним, Даниил просто сдастся. После всего пережитого тратить душевные силы на восстановление памяти пропойцы - просто неуважение к самому себе, помимо того, что занятие на редкость бесполезное.
Может, надо было позвать Андрея? Тот по крайней мере быстрее растолковал бы брату, что к чему. Только бежать за Андреем сейчас, тратя ещё больше времени, нервов и сил, было бы глупой затеей. И, как выяснилось, стало бы совершенно лишним манёвром: алкоголь, которым, очевидно, накачал себя Пётр, внезапно прояснил его рассудок, и он в два мгновения признал в ночном госте Даниила. Весомая заявка на успех.
- Сегодня везде чертовщина творится, Пётр. Не у одного тебя, можешь мне поверить.
Не дожидаясь, пока Стаматин пустится в пространные объяснения, Данковский встал на колени перед кроватью архитектора и взял его за плечи. Стараясь как можно внимательнее смотреть в полупьяные, заволоченные постоянной, не проходящей уже пеленой глаза, Бакалавр ещё раз нежно тряхнул Петра.
- Случилось несчастье. Слушай меня внимательно. В этом городе больше небезопасно, и я собираюсь уехать. Сегодня же, сейчас же. Понимаешь? Здесь заварилась очень дурная каша, это уже всем ясно. Я предполагаю угрозу эпидемии. В это уже все поверили, Пётр. Каины верят, Сабуров верит, твой брат, Ева. Ты помнишь, было уже такое? Песочная язва. Ты её помнишь? - по десять раз Даниил повторять не любил, но добиться, чтоб Пётр понял, он должен был. Поэтому говорил чётко, не позволяя себя перебивать, заставляя слышать каждое слово. Если сразу не задать правильный тон разговору, Пётр упрётся рогом, вот тогда его точно ничто не заставит сдвинуться с места - ни Даниил, ни Андрей, ни сам чёрт.
- Нам надо отсюда скорее уезжать. Всех эвакуировать нельзя, но мы ещё можем спастись. Андрей пообещал договориться с машинистом, мы заберём Еву, но ты тоже должен ехать с нами.
Лучше было не говорить "без тебя Андрей не поедет". Это бы сразу поставило младшего Стаматина в оппозицию, и уговорить его отправиться в путь стало бы почти невозможно. Но Даниил примерно знал, с кем имеет дело, и раздумывать над формулировками начал заранее. Ещё до стычки с Грифом, надо признаться.

Даниил и не ждал согласия и мгновенного порыва собирать вещи. Он знал, что придётся потрудиться, но втайне всё-таки надеялся на чудо.
Пётр отказывался. Не из вредности, не потому, что не доверял Даниилу - уж если сам Андрей был согласен уезжать, причин сомневаться в Данковском совсем не было. Видимо, причины, чтобы держаться за это место и не желать уезжать, были серьёзными. Пётр был мечтателем, всегда немного не от мира сего, где-то высоко, высоко над толпою смертных, но сентиментальным не был никогда. И капризничать просто так, от дурного характера бы себе не позволил. Выяснять, что именно держит Стаматина в этом захудалом городишке - долго, однако другого способа воздействия, кажется, нет.
- Пётр, да дело разве в месте? - только осторожно, чтоб не показаться агрессивным, - Не место красит человека, так в народе говорят. Я уже не помню, когда вы покинули Столицу... Лет десять назад? Это огромный кусок жизни, я не заставляю тебя выкинуть его совсем.
Данковский выпрямился, а затем сел на скрипучую кровать по левую руку от архитектора и чуть склонился, заглядывая ему в лицо.
- Я вовсе не хочу тебя напугать. Если бы я решил взять тебя страхом - я бы заговорил о смерти. Людям свойственно говорить о том, в чём они разбираются. Так уж сложилось, что эта форма бытия - то, что преследует всю жизнь меня. Или наоборот? Я не знаю. Но знаю, что память и наследие - всё, что остаётся от мертвецов. А это, к сожалению, и близко не то, что я хотел бы видеть на твоём месте. Любить мертвеца невозможно. Подумай об этом. Подумай о своём брате и о Еве. Они больше всех станут горевать о тебе.
Даниил слегка приобнял товарища за плечо, не прерывая плавного потока своей речи.
- Поэтому мы и решили ехать все вместе. Понимаешь? Потому что я не мог вас здесь просто так бросить. Андрей не может без тебя... - "и без Евы", но в этом Даниил сомневался и добавлять не стал, - Ему-то ты точно нужен живым. Я не хочу тебя пугать смертью, как уже сказал... Я просто предостерегаю тебя от неё. Я не страшусь болезни. Даже если она так страшна, как о ней здесь говорят, я убеждён в том, что всё можно вылечить... Хотя, может, не сразу. Просто всё так складывается, что оставаться здесь - это самое глупое распоряжение своей жизнью. Я вообще ума не приложу, как вы здесь живёте. Какой-то дикий режим... Я стал сегодня свидетелем передела власти, это ведь кошмар. Ты образованный ведь человек, можешь себе представить, чтобы семьи феодалов просто так передавали друг другу власть? Да, мой друг, я сегодня именно такое наблюдал. Каин и Ольгимский вот так просто отдали чуть ли не всё под юрисдикцию Сабурова. Что будет с этим городом? Нет, здесь всё само себя погубит. Я это понял, как только сошёл с поезда.

Слова Петра больно задели Даниила. Кажется, Стаматин ни во что не ставил Данковского - уж точно он считал товарища недалёким и ничего в жизни не сотворившим человеком.
Конечно, рисовальщик из Бакалавра был совсем дрянь. Поэт - немногим лучше, но всё равно больше обществу Даниил приносил, не пытаясь заниматься творчеством. Нет, не творец, это Пётр подметил верно.
- Нет, не видел я твоей Башни, - раздражённо отмахнулся Данковский, стараясь не выдать обиды, - Но ты зря считаешь меня бесчувственным. Я спрашиваю себя: вложил ли кто-то больше в своё дитя, чем я - в мою Танатику? Ох, Пётр. Вся моя душа, если ты только не отрицаешь существование души, была отдана ей. Скажешь, этого недостаточно, чтобы понимать тебя?
Даниил покачал головой и опустил взгляд.
- Мою лабораторию разрушили. Меня за пятки кусают Власти. Я скорблю по всему, что было уничтожено, но... дело ведь не в здании. Дело в идеях, дело в знаниях и в вере. Пока есть кто-то, кто в меня верит... пока я сам, наконец, верю - Танатика будет жить. Поэтому твои обвинения в непонимании мне оскорбительны. Может быть, упрекнёшь меня ещё и в равнодушии?
Даниил снял руку с плеча Петра, поднялся, прошёлся туда-сюда. Дело было плохо. Похоже, Пётр действительно в своём упрямстве был твёрд. Хотя можно ли называть упрямством принятое, кажется, вполне осознанно решение?
"Тогда поеду один. Андрей сказал ясно: без брата он с места не сдвинется. Ева... Надо забрать хотя бы её. Да пойдёт ли она со мной?"
Почему-то Даниил чувствовал, что один он отсюда не выберется. А, если выберется, ему всё равно никто не поверит. Необходимость иметь рядом кого-то, кто сможет подтвердить произошедшее здесь - залог собственной безопасности. Может быть, елси найдётся кто-то, кто подтвердит слова Данковского, его не станут обвинять в бегстве. Тут уж сойдёт кто угодно, даже эта милая, но почти незнакомая женщина.
Случайное упоминание Сабурова попало в самую точку. Даниил встрепенулся, понимая, что нашёл именно тот рычаг, который подействовал на Петра безотказно. Расспрашивать, почему так, он не стал, но почувствовал в себе разжёгшийся живой интерес к тому, что так повлияло на Стаматина. Надо будет непременно выяснить, почему Александр вызвал такой негатив архитектора.
-  Пётр! - у Бакалавра даже заблестели глаза,- Рад, что ты передумал. Вот увидишь, пожалеть тебе не придётся! Увидимся. Обязательно увидимся.
Похоже, всё складывалось не так уж плохо. Воодушевлённо пожав длинную худощавую руку товарища, Данковский, обретший второе дыхание, покинул студию.

>>> Станция

Все происходило будто бы в тумане. В таком серо-коричневому тумане, каким в последнее время были объяты улицы Города. В тумане песочного цвета. Когда минутная стрелка часов с кукушкой, которую Андрей захватил десять лет назад из Столицы, начала приближаться к отметке «двенадцать», а часовая – к каллиграфической десятке, Петр медленно поднялся с кровати и перешагнул порог студии. Безопасной студии.
- Тебя не удивляет это, брат?.. – сбивчиво пробормотал архитектор, бросая в сторону ворот «Стержня» пустую бутылку твирина, которую отчего-то Петр взял с собой. – Студия, тюрьма, которой она стала, стала безопаснее, чем любая детская площадка в окрестностях... дети стали опасными... жуткими... пугающими, брат...
Выйти на улицу означало переступить последнюю черту, рубеж, за которым не было пути назад. Вернуться в Столицу, где их ненавидят, гонят чуть ли не с факелами – безрассудно. Что бы ни говорил Даниил, но там, в цивилизованном мире, живут еще большие дикари, чем здесь. Город-на-Горхоне кишит темными людьми, но не такими, как через две тысячи километров к западу.
Петр не мог понять одного: почему Андрей, который прекрасно понимал, отчего брат хочет похоронить себя здесь, в этом Городе, не смог сразу отказать Даниилу, сразу объяснить ему на пальцах – как он умеет – что остаться здесь – священная обязанность Стаматиных. Для чего он заставил брата страдать, объясняя их старому знакомому такие простые истины, как дань уважения и любви? Но ведь слова Даниила были... как это говорят? Рациональными. Если власть перейдет в руки Сабурова... кто знает, чем это кончится для близнецов? Неведение отвратительно.
Но... Башня...
- Внутри что-то оборвалось, когда Стаматин поднял глаза и узрел надвигающихся на него сподручных коменданта. Он был готов отречься от только что выброшенной бутылки, наивно предполагая, что именно за это преступление его бросят в темницу.
Очнулся Стаматин уже дома, полулежа на полу третьего этажа, чуть прислонившись хребтом к обшарпанной стене. Попытки подняться – да что уж там, хотя бы чуть пошевелить телом – приносили приглушенную боль в районе ребер. Твирин позволял не замечать боли... он успокаивал и страшил одновременно. Бледно-зеленый туман до сих пор не мог отпустить несчастного архитектора, и когда в Студию вошел Бакалавр, Петр не мог слышать скрипа двери.

===> Кабак "Голгой-хэн"

Уже с год, после долгой череды бессмысленных и болезненных ссор, Андрей перестал заходить в Студию.  Они с Петром виделись в кабаке, куда тот заявлялся, чтобы пополнить запасы выпивки, истощавшиеся даже по-андреевым меркам с устрашающей быстротой, встречались у Евы, у Марии, но сам Андрей к брату не ходил. И только в последние дни, когда все в городе внезапно вздрогнуло, заворочалось, зашевелилось, снова побывал в Студии.
Но почему Петр так и не был на Станции? Уж вдвоем бы они…  Зудело под ложечкой тоской и обидой, Андрей понимал – брат запросто мог решить остаться здесь. Многогранник, пряные объятия твиринового дурмана, расцветающая сила Марии все это держало Петра крепче братских уз. Было больно, но разве Петр не этого хотел, не об этом говорил в одну из последних ссор?
Воздух был густым, вязким и оставлял во рту тошнотворный привкус гнили. Черная башня особняка Сабуровых врезалась в ночное небо.  Едва Андрей свернул с набережной, откуда-то из-под окруживших здание Студии лесов метнулась крыса.  На мгновение замерла посреди улицы, повернув к Андрею острую темную мордочку, и потом, вместо того, чтобы испугаться  и припустить быстрее, помчалась прямо на него, бросилась под ноги, обезумевшая и яростная. Андрей размозжил ей голову ударом подкованного железом каблука.
- Что за дрянь?!
Влажно всхлипнуло, как будто над самым ухом, сильнее потянуло гнилью и даже сумеречный воздух стал болезненно-бурого, дурного оттенка. Андрей отшвырнул крысу носком сапога и ускорил шаг.
На двери Студии блестели влажные подтеки. Ему уже приходилось видеть такие.  Нет, разговоры о Песочной Язве, оказались не пустыми слухами. Проклятие! Андрей натянул рукав пиджака, чтобы случайно не коснуться голой кожей липкой пакости, надавил ручку и быстро скользнул внутрь. Пиджак бросил на лестнице. Не хватало еще втащить заразу в дом.

Усталость и осенняя хмарь давали себя знать, к третьему этажу дыхание сбилось и сердце бухало в ушах. И то, что Андрей увидел, рассыпАлось на детали, никак не желая собраться в осмысленную картину.  Сползающий по стене на подгибающихся коленях Петр, распахнутая на груди рубашка, склонившийся над ним Данковский, его сосредоточенно сведенные брови, очень черные на белом лице. 
Это было похоже одновременно на драку и на любовные объятия, так что Андрей даже на мгновение замер в растерянности. А потом выхватил взглядом  лицо Петра  - болезненно кривящийся бледный рот, потемневшие веки. И Андрею впервые за весь день стало по настоящему, горячим смертным страхом  страшно.
Он бросился к брату одним прыжком, едва не отталкивая Даниила.  Прижал ладонь, не ко лбу, а куда получилось, к шее над острой ключицей. Кожа была прохладная, и отчетливо чувствовалось биение пульса, ровное и сильное, в такт ударам его собственного сердца.  На плохо выбритой щеке брата красовался кровоподтек. Скорее всего,  Петр пошел на Станцию и дружинники перехватили его.  Сразу стало спокойнее.  Он взял Данковского за плечо, заглянул в лицо.
- У него ведь не Песчанка, нет?  От нее люди в часы сгорают, а его даже не лихорадит.  Надо только его куда-нибудь уложить.
И не слушая ответа, Андрей подхватил брата под колени и плечи и с усилием поднялся на ноги. Петр болезненно охнул. 
Когда-то здесь была нормальная кровать. Потом просто набитый травами тюфяк, жуткий на вид, но мягкий и пахнущий сладко и пряно. Теперь же остался только низкий деревянный подиум, застеленный сомнительной чистоты ковром с парой скомканных одеял. Уложив брата туда и подложив ему под голову свернутое одеяло, Андрей внимательно вгляделся Петру лицо. Наверное, никогда оно не было настолько не похоже на его собственное, слишком  исхудавшее, неаккуратно выбритое,  и твириновая смола уже оставила на нем свое клеймо, куда отчетливее, чем на лице Андрея.  А вот, что-что, а свежие синяки на физиономиях удались почти одинаковые, как будто кто-то специально старался.
- Что, брат, и тебе досталось? – неловко усмехнулся Андрей.
Петр уже начал приходить в себя, но дышал неглубоко, болезненно. Ребра ему что ли поломали? Ну, это с кем не бывает?

Отредактировано Андрей Стаматин (2013-09-21 08:58:18)

В ворохе одеял обнаружилась тощая подушка, и Андрей устроил ее у Петра под головой. Тот выглядел совсем изможденным. Бежать им надо отсюда. И не только из-за эпидемии.  Они итак слишком долго ждали неизвестно чего.  А теперь, когда не стало Симона, на что надеяться?  Когда Мария войдет в силу?  Город раньше погубит их обоих, и Петра и Андрея.
За окном завывал осенний ветер, проникая в щели ставен сырым, отдающим гнилью сквозняком. Коптила масляная лампа, освещая валяющиеся на полу бутылки и липкие лужицы разлитого твирина.  Вдруг стало стыдно и тошно от того, что брат живет в такой грязи и нищете.
Но сейчас сделать Андрей все равно ничего не мог, только дать немного отлежаться, а когда Петр проснется, накормить.  Сев на подиум, он принялся расшнуровывать брату ботинки.
- С чего ты взял, что я не был на Станции?  - спросил он Даниила, не поднимая глаз. -  Был. Меня перехватили почти на самой платформе.
Андрей безотчетным жестом потер синяк.
- Но от идеи сбежать я не отказываюсь. Тем более, если в Городе теперь  заправляет единолично Сабуров.  Хуже не придумаешь. Особенно для нас Петром. Комендант нас ненавидит.  Да и человек он такой.
Андрей усмехнулся.
- Анекдот знаешь про полковника «Копайте от меня до следующего дуба»?  Вот это наш комендант.  Еще есть полусумасшедшая Катерина, к чьим «пророчествам», а по сути морфиновым галлюцинациям, он прислушивается. Итог удручающий.  С трудом верится, что Каины позволили Сабурову распоряжаться Городом. Ладно, завтра со всем этим будем разбираться.
Избавив Петра от ботинок и плаща, он накрыл его, совсем уже засыпающего, одеялом  и посмотрел, наконец, на  Даниила. Тот  собирался  что-то еще сказать, но зевнул, смешно во весь рот.  Тоже выглядел не ахти, хоть в драку со стражниками лезть, конечно, не стал. Тихоня.
- Переночуй тут, - Андрей протянул ему  второе одеяло. – В ванне только спать не советую, жестко и холодно как в гробу. Ложись здесь, места на четверых хватит.
Он хотел было добавить, что конечно евина постель куда мягче, но почему-то особенно смешным это сейчас не казалось.   Эх,  Ева, дурочка.  И кончится все как обычно, будет рыдать у Андрея на груди, оплакивая очередную разочаровавшую влюбленность, и искать утешения в его объятиях.  Сколько уж раз так было!

Отредактировано Андрей Стаматин (2013-09-30 00:39:56)

Данковский поджал губы и обнял одеяло. Несмотря на то, что Андрей говорил вроде как беспечно, напряжение никуда не уходило.
- И ты знаешь, как бежать?
Даниил не особенно надеялся на ответ. Андрею сейчас не хотелось обо всём этом думать, тогда как Бакалавр знал, что не уснёт, если не будет знать, что всё точно получится. Скорее всего у Стаматиных в подвале и впрямь не было припрятано дирижабля, на котором можно было без проблем раз и навсегда улететь из чёртова города. Впрочем, Андрей-то всегда выходил сухим из воды, Данковский даже немного верил, что они не застрянут, что скоро зловещий город останется далеко позади.
Тут ещё, как назло, пришёл в себя Пётр. Бакалавр тут же отвёл глаза: странная неловкость была привнесена его пробуждением. Он жалобно звал Андрея и выглядел таким несчастным, точно был выброшенным на улицу ребёнком, не понимающим, где же мама. Пётр казался почти что юродивым. От его беспомощности Даниилу было не по себе, но даже заикнуться о том, чтоб бежать без него, Данковский бы не посмел. В конце концов, оба брата были ему не чужими людьми. К тому же, именно этот город был виновен в том, что происходило сейчас с Петром. Он покидал Столицу полным надежд и стремлений человеком. Десять лет здесь превратили его в безумного бессильного слепца.
"Это не болото, это капкан. Зачем я только приехал? Сейчас бы восстановили Танатику, готовились к новому исследованию... Погнался за лёгкой славой. Все знают, чем оборачивается бесплатный сыр. Когда же я научусь?"
- Уложи его поосторожней, - вяло посоветовал Даниил, - А то будет хныкать всю ночь. Неприятно его побили, конечно. Но вроде ничего страшного.
Похоже, надо было поддаться. Никуда больше Данковский сегодня не пойдёт - он только сейчас понял, как от усталости плохо слушается тело. Перекинув плащ через спинку стула, устроив на нём саквояж, а под ним - ботинки, Бакалавр уложил своё бренное тело с самого краю кровати. Он не очень верил, что рассвет принесёт ясность, но необходимсть здорового сна подтверждал как врач.

>>> Утро третьего дня. Утро третьего дня, я сказал!

Отредактировано Бакалавр (2013-10-16 17:01:08)