«По городу ходят странные слухи... Симон Каин мертв? Или Исидор Бурах? Я никак не могу понять, кто же из них умер?... Мне кажется, они сговорились против меня и хотят окончательно запутать бедного Петра...»
- Да, брат, непонятно... - произнес он, упершись тяжелым взглядом в статую, единственную, которую не успел пока продать - Лицо Духа. - Говорят, что Исидора убили... говорят, его сынок постарался, так он уже в городе, получается, да? Нет, погоди... не убили его... я ничего не слышал... - Петр протер глаза и снова уставился на свое творение, однако не помогло: вся комната плыла перед глазами, словно убаюкивая архитектора. - Слышал...? О чем я хотел спросить... ах да, слышал, гости явились в город, брат? Не только сынишка Бураха.
Петр не ждал ответа от статуи, просто продолжал монотонно рассказывать ей о новостях в Городе. В Столице сплетни текли медленным течением, зато здесь, даже дети с Многогранника узнавали новости буквально через час после происшествия. Глубинка, Степь, здесь к подобным новостям относятся с особенным трепетом.
- Помнится, когда мы с братом приехали, здесь такую бучу подняли... Чуть ли не государственные преступники с Город прибыли. Нет, про брата - оно-то и так, но меня тоже к этому приплели, - с тоской протянул Стаматин, неловким движением заправляя волосы за ухо. Они постоянно лезут в глаза - это дико неприятно и пробирает до мозга костей. «И все-таки, брат, добрые здесь люди, искренние. Особенно дети, что бегают по городу. Только я чего-то не могу понять... почему они бежали из Многогранника?» Петр пододвинулся на стуле к столу, и опустил на него голову. Прикосновение к щеке отполированной деревянной поверхности было очень приятным, немного холодящим и бодрящим. Но не для Стаматина, который только недавно опустошил бутылку твирина и его сильно клонило в сон. «Покой... покой...» Глаза сами собой закрываются, отпуская разум на волю, душа улетает в путешествие по этому милому городку, изучая все, что происходит вокруг. Так и расползаются слухи - во снах. Вот женщина рассказывает соседке о шабнак-адыр, которая пришла из степи, чтобы утопить Город в крови, смешно. А
вот и гость из Столицы. Девочка... Дикий степняк... Их так много, но в то же время они одни. Бедные люди... почему-то. Щегол, дикарь и беспризорница? Интересная компания. Так о них будут отзываться по всему Городу.
Петр сквозь дрему усмехнулся и снова открыл глаза.
- Нельзя спать в такой ответственный день, брат, - снова бросил он статуе и поднялся на ноги.

Отредактировано Петр Стаматин (2011-07-18 20:47:02)

- Э, брат, ты это слышал? - рассеянно протянул Петр, оборачиваясь. Позади никого не было, что не удивительно: редкий гость посещает дом Петра. Но голос доносился точно не с улицы, а откуда-то сзади... Но никого не было, что за чертовщина! - Брат? - чуть громче позвал он, словно бы и не ожидая увидеть на пороге Андрея Стаматина. - Дух? Ты вернулась? Почему голос такой... грубый? Я знаю, ты здесь, Дух, я слышал тебя...
Допив для храбрости плескавшийся на дне бутылки твирин, Петр протер глаза и уставился в потолок, будто разгадка этой жуткой "тайны" кроется в потрескавшейся штукатурке. Да, дом гениального архитектора выглядел хуже некуда, особенно изнутри: пыльный пол, грязные каменные стены, на которых еще местами наблюдались оборванные куски красных обоев. А мебель вообще была в дефиците: кроме широкого стола, заваленного чертежами и эскизами («...и бутылками твирина...»), и запыленной ванны, не было больше никаких обыкновенных человеческих удобств. Вообще, это все подвергало сомнению причастность хозяина дома к искусству.
В комнате витал неприятный резкий запах, от одного этого "аромата" уже хотелось бежать на край света, но Петр поклонялся твирину, он давно привык к этому дурману, что однажды вскружил ему голову.
- Нет, брат, не дух это, не дух совсем... Нет, правда. Вообще не дух, - пожимает плечами Петр и возвращается в свой укромный угол, из которого архитектора выбил чей-то настойчивый зов. Навязчивый, как люди Браги, что рыщут по ночам в Городе. Однажды Петру "посчастливилось" напороться на них, что ж, после того, как Петр за кружкой твиринового экстракта рассказал об этом брату им "посчастливилось" напороться на Андрея. Хороший все-таки у него брат. - Да, было дело... Больше не буду ходить по Дубильщикам ночью, обещаю, брат, - голос его слышен даже на первом этаже, только вот с кем обитатель этого странного дома говорит? В помещении никого нет ведь...

Кто назвал по имени несчастного Петра? Тот же самый голос, что чудился ему несколькими мгновениями ранее. Петр медленно повернулся к гостю лицом, он внимательно всматривался в лицо мужчины, стоявшего буквально в нескольких от самого Петра. Лицо расплывалось, поэтому было трудно уловить знакомые черты. Но голос действительно был знаком.
- Пётр... да, это мое имя. Назовешь меня Андреем - тоже не ошибешься, - протянул Петр, прищуриваясь, чтобы разглядеть лицо своего нежданного гостя. - Выпей со мной, брат, - Петр передвигался по комнате медленно и неловко. Да и вообще он был неуклюжим, в отличие от своего брата, который с грацией в пьяном виде описывал круги по столу с ножами в руках.
Стаматин принялся разливать твирин по стеклянным кружкам невообразимой формы - они представлялииз себя нечто кривое и изогнутое - даже не удосужившись спросить имени столичного гостя (знает имя Петра - значит, человек хороший). То, что мужчина прибыл из столицы, было ясно по его выговору, манере речи, да и поведению. Сам Пётр уже давно избавился от столичных манер, стал обыкновенным провинциалом.
- Да, выпей со мной, брат, выпей за Город, за Башню, брат, - голос сиплый и монотонный, да и, судя по интонации, хозяин был еще и не совсем трезв. Взглянув на две кружки, Пётр нахмурился. И вот тут проявилась их семейная ловкость рук: Стаматин подхватил падающую со стола опустевшую бутылку и, не проронив ни капли, вылил твирин из одной кружки обратно в родной сосуд. Вторую же он поставил на стол перед Бакалавром. - Слышно что на улицах, брат? Говорят, гости в Город едут, так? Слухи быстро ползут, они как тысячи гадких ящериц, как черви они проникают в сознание, заставляя мозг шевелиться. Кстати, мозг шевелится? Он ведь живой, так?... что-то я не понимаю.
Архитектор опустился на единственный стул, будто бы напрочь забыв о гостеприимстве, глотнул живительного эфира из бутыли и вдруг встрепенулся. Он уставился абсолютно ничего не понимающим взглядом на Данковского.
- Ты кто, брат?

Осень выдалась хмурая и жаркая одновременно. Воздух был пропитан запахами павших листьев, сыростью, да травами, что пробирались из степи в город, захватывая любое свободное от мощеных улиц пространство, но к запахам можно было привыкнуть ровно также, как и к дурманящей твири, что теперь, казалось, росла возле каждого дома.  "Богатый урожай будет," - отметил про себя Андрей, когда, прихватив бутылочку особо приятной на вкус настойки, запер кабак и спустился к реке. Тихое журчание Жилки успокаивало, а прохладный воздух - рассеивал туман в голове.
  Нырнув под строительные леса, Стаматин дернул дверь их с Петром дома. Скрипнули петли, отозвалась тихим гудением лестница - будто приветствуя нечастого гостя; сверху что-то неразборчиво бубнил брат, видимо, вновь разговаривая со своими Духами. "Надо бы его предупредить, чтобы дверь запирал." - В который раз напоминал себе Андрей, поднимаясь на третий этаж - в студию-мастерскую Петра. И непонятно было, кого он собирался защищать закрытыми дверьми - любимого брата и их имущество от тех грабителей, что еще не прослышали о том, где живут Стаматины или же самого Петра - от окружающего мира? В любом случае, на душе было гораздо спокойнее, когда Андрей точно знал, где и в каком состоянии находится его брат. Вспомнишь о неприятности - она тут как тут: родной голос сменился чужим, хотя и смутно знакомым. Взлетев по оставшимся ступеням, даже не обратив на этот раз внимания на страшненькое незаконченное изваяние то ли Нины, то ли Марии Каиной, Андрей был готов тут же напасть на неизвестного, что вторгся в их владения, но, приметив вычурный длинный плащ, заслышав имя посетителя - широко улыбнулся.
- Ба, какие неожиданные гости! - по-дружески хлопнул он по плечу скрючившегося бакалавра. - Даниил! Тихий омут с чертями!
   Также не отличившись особой вежливостью, Андрей отобрал у Петра пустую бутылку и присоединил ее к прочей стеклянной таре. Хитро подмигнув брату, старший явил на свет новую настойку, часть которой тут же перекочевала в одну из витиеватых кружек.
- Как там в столице? Как ты сам? И что вообще позабыл в этом забытом всеми богами месте? - Свалив в кучу заметки и наброски Петра, - "Разберется потом, не маленький,"-  Андрей уселся прямо на крепкий стол возле брата, с жадным интересом готовый внимать любым новостям от столичного гостя.

Несколько быстрых и лёгких шагов сзади привлекли внимание Данковского, но не хватило реакции, и доктор не успел обернуться на них, слишком увлекшись зрительным истязанием Петра, которому такое внимание вряд ли доставляло много удовольствия. Хотя визит Даниила его, похоже, расшевелил.
А вот на тяжёлую руку на плече, как и на вечно бодрый навязчивый голос Данковский откликнулся сразу - чуть колени не подогнулись под такой искренней дружеской силой. Удержался бакалавр на ногах, да и и кивнул-таки приветственно возникшему стремительно и стихийно Андрею. Тот, в отличие от брата, изменился едва ли. Может, прибавилось мускулов да нескольких то ли шрамов, то ли рубцов на лице, о происхождении которых не догадывался только ленивый.
-Твоими молитвами, Андрей, Столица стоит, и я живу,- пробормотал наполовину под нос себе Даниил, косясь на пальцы старшего Стаматина, соединённые меж собой занятной весьма конструкцией. Полетели в сторону бумаги, и Андрей уже разливал очередную текуче-горючую субстанцию, не особенно заботясь о том, чтоб не перемешать её с той, что ещё бултыхалась на дне стаканов, и готовился слушать что угодно от нежданного гостя.
"Нет, а вот этот здесь пропадает. Здесь ему не развернуться..."
-Работа, работа привела... Искал одного человека, да и вспомнил, что оставили вы адресок, отчаливая из Столицы, когда за вами собак спустили... А теперь вот и на меня те псы поглядывают.
Данковский перевёл взгляд на Петра, не слишком потревоженного фактом прихода брата. Его вообще волновала только кружка замысловатой формы в его руках. Вместе они являли просто восхитительную картину. Что-то из раннего Гигера.

Петр не обращал ни малейшего внимания на разговор двух своих посетителей, его яро интересовал настой, что держал в руках теперь уже сам младший брат. Голова сходила с ума, гудела, а Стаматин искренне считал, что очередной твириновый настой поможет справиться с дикой болью и сумасшедшим стуком в висках. Петр снова приземлился на стул, да-да, тот самый единственный стул, снова напрочь позабыв о том, что у него люди в гостях. В последнее время у него часто бывали провалы в памяти... или нет? Хотя, не важно.
Брат дружески сжал его плечо, и Петр на мгновение почувствовал прилив сил. Хоть на мгновение, но пьяная пелена "сползла" с его глаз, дав возможность Стаматину трезво (в кой-то веки) оценить ситуацию.
- Ты его знаешь, брат? - растягивая слова, произнес архитектор. - Говорит, гость он, говорит что-то про университет, брат... я не помню, брат, честно, не помню.
Петр смотрел на брата виноватым взглядом, будто бы оправдывался, но тут его взгляд снова упал на кружку с плескавшейся в ней зеленоватой пахучей жидкостью, и Петр отвлекся от разговора вновь. Тонкие пальцы с выпирающими костяшками крепко обхватили кружку и поднесли ее к слегка подрагивающим губам конченного алкоголика. Но нет, Петр пил твирин не жадно, делая огромные глотки, а медленно, вытягивая из кружки по капле (все-таки из Столицы он, как ни крути, даже пить приходится культурно. Хоть как-то). Но Петр имел свои мотивы: в последнее время Андрей не так часто поставлял ему твирин, приходилось так своеобразно экономить, растягивать, так сказать, удовольствие.
Петр задумчиво выкорябывал на столе ногтем какой-то рисунок. Но самом деле, даже с виду красивый и аккуратный дубовый стол вблизи выглядел более чем плачевно: весь в рубцах, залитый местами твирином, кое-где липкий...
- Эх, брат... тяжелый твирин... черный, брат. Черный, - говорил ли это он Андрею или же просто бормотал себе под нос - неясно, но настой он с удовольствием допивал из кружки. Услышав свое имя из уст Андрея, Петр встрепенулся, - что, брат? Звал меня?

Отредактировано Петр Стаматин (2011-06-30 12:52:02)

Что же должно было навалиться на молодого медика, чтобы его спасение пряталось в столь неприглядном месте? Хотя, насколько помнилось Андрею, Данковский всегда отличался несколько.. радикальными суждениями и взглядами. Как знать, может, и его умозаключения не пришлись по нраву тем, кто сидит повыше.
- Медицинский, Пётр. Помнишь - просторное здание, тебе колонны очень нравились? Мы же с Даниилом после одной весьма бурной ночи сдружились - вместе в подворотне какой-то прятались, дабы служаки не нашли, да не упекли на день за решетку.
   Беспомощность брата больно кольнула сердце. А ведь поначалу, пока была жива Нина, пока строился Многогранник - все было просто замечательно. А после эпидемии все рухнуло. Страшное время, недоброе - оно и унесло за собой частичку доверия братьев друг к другу; оба в какой-то момент замкнулись в своем мире, не пустив к себе другого, упустили момент, когда следовало поддержать и успокоить. Оставалось лишь надеяться, что однажды все образуется - ведь время так и не смогло разделить Стаматиных окончательно.
- Каины! - в голос Андрея закрались нотки удивления и воодушевления. Эта семья реформаторов и творцов снова дала о себе знать. Яркие и сильные, Каины наверняка смогли бы вывести город на берегах Горхона на новый уровень развития, если только не оставит свою тоску Виктор, если Мария обретет всю свою силу Хозяйки... Интересно, знал ли Даниил об этой силе - невообразимой, воодушевляющей, нереальной, которой обладали лишь несколько женщин, чудесным образом оказавшиеся в одном городе? Наверняка нет. Острому уму ученого вряд ли удастся принять сам факт существования таких возможностей. Хотя, если он приехал встретиться с Симоном (ох, как сильно резануло слух позабытое звучание), то наверняка встретится и с Марией... Поморщившись и машинально вполголоса поправив ударение Данковского, Андрей продолжил:
- Знаем мы это семейство. Весьма... своеобразные они. Как и некоторые другие... Впрочем, сам увидишь, чего я рассказываю-то? Мы же уехали вслед за Ниной Каиной. Нет, не спрашивай о ней. Симон нам очень помог - позволил воплотить Башню... О, видел бы ты эту Башню, Даниил! Это одно из самых прекрасных наших творений!
    Воодушевленный, Андрей махнул рукой в сторону предполагаемого месторасположения Многогранника, чьи чертежи, макеты и наброски до сих пор украшали стены мастерской. Будто свежий воздух ворвался в комнату, развеяв застоявшийся твириновый дух. И когда первая волна возбуждения прошла, Андрей обнаружил, что уже не сидит, а стоит позади брата, крепко сжимая его плечи - словно готовясь к тому, что их обоих вот-вот начнут расспрашивать, что они снова вот-вот поймают за хвост воображение и мечты Петра и начнут творить. Вскинув руки в примирительном жесте, послав Петру лукавую ухмылку, Стаматин вернулся к столу - но на этот раз для того, чтобы набросать примерный план той части города, по которой следовало пройти Данковскому.
- Люди здесь о тебе наверняка прослышали, но на всякий случай - старайся не разговаривать ни с кем на этом берегу реки - мало ли на кого наткнешься, если заблудишься - спросишь первого встречного о дороге к Горнам. Горны - так называются владения Каиных. Я о них, правда, давно не слышал, только Мария приходит иногда... В общем, сам полюбуешься.
   Исчерканный уверенными карандашными линиями листок, на обратной стороне которого красовался очередной рисунок Петра, упорхнул к Даниилу. Как бы не упивались Стаматины, таланта своего они не растеряли даже здесь, в провинции.

Андрей, словно ужаленный, сорвался и, чуть не прыгая, принялся с энтузиазмом жестикулировать и почти задыхаясь затараторил, стоило Данковскому произнести фамилию "Каин".
"Удачно спросил",- машинально отметил Данковский, наблюдая за хаотическими перемещениями воодушевившегося Стаматина. Теперь он по крайней мере был уверен, что, реши завести дружбу с этим славным семейством, он мог надеяться на поддержку и понимание архитекторов. Бакалавр уже дал себе установку не ссориться без острой нужды с близнецами. Да и при необходимости ругаться с ними не стоило однозначно.
Отклик был впечатляющим: Андрей уже вдохновенно чиркал по какой-то бумаге, спешно и сбивчиво инструктируя Данковского по технике безопасности. Встрепенувшийся Пётр даже говорить стал чётче и понятней, услышав о некоей Нине.
"Да, с этой семьёй у них отношения особые."
Приняв импровизированную схему, что всучил ему как небесный дар Андрей, Даниил окинул её быстрым взглядом, приблизительно сопоставив с той, что он успел приобрести ранее.
-Да вы никак нашли себе покровителей?- решил всё же уточнить доктор,- Разрешают вам строить? Целую башню позволили возвести?
Вот тут Данковский мог искренне порадоваться за близнецов. Те только и страдали, что от непонимания, Даниил даже слышал, что именно из-за своих проектов они вынуждены были бежать с глаз цивилизованных людей домой. Точно он не знал, однако допускал, что это было истинной правдой.
"Лишь бы себе и людям дурного не делали..."- по крайней мере, бакалавр смутно представлял себе, как можно архитектурой натворить дел. Цензура - да, значила много, и богохульство в смелом искусстве можно было заподозрить, но всё остальное... Нет, звучало неубедительно.

Петр в поднял взгляд на Андрея, он смотрел в его глаза внимательно и настороженно, будто бы совсем не верил в слова своего брата. Стаматин сжал пальцами край стола, зрачки заметно расширились: типичный признак того, что организм борется с алкоголем.
- Как же так, брат? Нина... она должна была жить вечно. Она мне обещала. Обещала, брат.
Петр взял из рук Андрея странный настой, доверчиво полагая, что брат желает облегчить ему головную боль при помощи этого живительного отвара. Вернее, не этого, а твиринового. Так или иначе, Петр принял из рук своего старшего брата (младшему было неприятно это признавать) сосуд и стал пить. Вкус иной... в висках пульсирует кровь, руки судорожно подрагивают. Петр от греха подальше решил поставить кружку на стол, чтобы не разбить еще одну.
- Ты видел Многогранник, брат? - обратился едва ли протрезвевший Петр к столичному гостю. Однако взгляд стал более осмысленным, более опасным, более... странным. - Ты должен посетить его. Должен. Он прекрасен. Это то самое великое, то самое необыкновенное, что вообще может быть на свете. Правда, брат?
Петр снова поморщился, приложил пальцы к вискам. Он откинул голову назад, уперевшись макушкой в живот Андрея.
- Истинность - вот суть красоты и совершенства, брат. Это так... это так... - Петр продолжал бормотать что-то невнятное себе под нос, уткнувшись затылком в своего брата. Он сидел в таком положении, как ни в чем не бывало.

Отредактировано Петр Стаматин (2011-07-02 15:11:10)

- Так и быть, сегодня обойдемся без театра, - с легкостью согласился Андрей, пожал плечами. Полезший бодаться Петр невольно вызывал улыбку; поймав взгляд брата, Андрей перехватил его руку за запястье и легонько сжал пальцы. "Так надо, брат. Потерпи."  Кожа у Петра была прохладной и будто бы до безумия тонкой - как бумага для эскизных набросков, которую сам Андрей то и дело рвал заточенными карандашами. Интересно, а если вонзиться ногтями, потянуть на себя - разойдется ли бледная кожа, потечет ли яркими струйками теплая кровь - их общая кровь? Фыркнув, старший Стаматин отпустил Петра, не спеша, однако, отстраняться и лишать того опоры. А эскизную бумагу он всегда недолюбливал... 
   Последний вопрос Даниила заставил архитектора призадуматься: действительно, будут ли рады Виктор и Георгий, увидев даже не Данковского, а Андрея - живое напоминание о внучке и жене - на пороге своего дома? Мария - скорее всего будет не против поговорить, поделиться тревогами и последними новостями; будущая Хозяйка также благоволила к творцам, пусть даже таким непутевым, как Стаматины.
- Не доставим, - наконец ответил мужчина, осторожно отходя от скривившегося брата и многозначительно кивая ему на лестницу, там, на нижних этажах, должны были оставаться продукты, а позавтракать брат наверняка не удосужился. - К отцам семейства, уж прости, пойдешь сам, а вот к младшей - Марии - я зайду с тобой. Заодно и познакомитесь...
   Сунув в руки Данковского его багаж, Андрей повел его прочь из дома. Привычно махнул по коварной лестнице, распахнул дверь, прогнав с порога отъевшуюся соседскую кошку, вдохнул полной грудью пропитанный травами воздух - и чуть не закашлялся, когда дух твири ударил по обонянию. Определенно, тяжелая осень...
- Ну что, Даниил, давай я устрою тебе экскурсию. Вот это - Жилка, речка мелкая и препротивная, ни утонуть, ни искупаться. Там дальше есть еще один мост, кстати. Здесь живут Сабуровы - еще одна местная аристократия, но к ним я тебя не поведу - дикое семейство, Даниил, особенно женушка... - так, комментируя все на своем пути и периодически расспрашивая старого знакомца о его жизни, Андрей и провел бакалавра медицинских наук до Площади, где гордо высился великолепный Собор. С тоской взглянув в сторону "Омута", где наверняка сейчас коротала день за очередным романом его сердечная зазноба, Стаматин отворил кованые ворота перед домом Марии.

--> Площадь Мост, дом Каиных

Отредактировано Андрей Стаматин (2011-07-13 22:04:54)

------> Сгусток

Путь по следу - путь незапоминающийся. Когда не ты идешь, а тебя ведет, не до того, чтобы запоминать, как шуршали листья под ногами, как под ботинок попалась пустая бутылка - "Чья? Ведь тара всегда в цене" - как кто-то мимолетно знакомый взмахнул рукой, но так и не дождался ничего, кроме вежливой улыбки и кивка на ходу...
Капелла шла быстро, неотступная тревога, которую невозможно было перелить в слова, не отпускала её. "Горячо? Холодно? В этот переулок? В тот?.." Что-то происходило - прямо сейчас, где-то в Городе, в переплетении улиц, в живых жилах мира, и она не успевала даже узнать, что именно.
А именно знание - самая важная вещь в мире.
Когда ты знаешь, ты можешь составить план. Решить, что делать и стоит ли вмешиваться. Когда ты не знаешь, ты мешаешься под ногами и ничего не можешь решить за себя сам, отдавая это право другим людям...
Мимо Стержня, вдоль Жилки...
"Студия архитектора?"
Капелла остановилась на крыльце, нерешительно коснулась дубовой двери. Чутье явственно вопило - "сюда!". Чуждое если не здесь, то точно было здесь, а значит, есть шанс что-нибудь узнать.
Но с другой стороны, являться в чужой дом без приглашения, начинать расспросы было неловко и Капелла, смирив бунтующее волнение, прислонилась к стене. Прикрыла глаза.
...О Стаматиных, что о Петре, что об Андрее отец всегда отзывался зло и неприязненно. Впрочем, он отзывался так почти обо всех и Виктория к нему, конечно, прислушивалась. Как послушная дочь.
Андрея отец, морщась, называл "висельником" и "прощелыгой". Петра - "пьяницей" и иногда каким-то странным словом, которое Капелла никак не могла запомнить и, соответственно, выяснить его значение.
Сама же Виктория Петру скорее симпатизировала - она любила лестницы в небо, особенно сидеть на верхней площадке и смотреть на рассвет, смешано относилась к Многограннику - с одной стороны, он отнимал у Города детей, давал им иллюзию жизни, но с другой - был просто очень красив - и ей всегда немножко жаль было архитектора - вечно осунувшегося и полупьяного, с тоскливым зеленым безумием в глазах. По крайней мере, так ей все виделось из её далека - редких встреч на улицах, например.
Андрея же...
Тревожный спазм опять сжал сердце и Капелла открыла глаза. Следовало, следовало зайти и спросить, иначе и незачем было затевать весь этот марш по Городу. К тому же некоторую застенчивость, неизвестно куда уходящую корнями, постановлено было вытравливать.
Лестница спиралью завилась под ногами, и вот Капелла уже слегка неуверенно шагнула в двери второго этажа...
И чуть не отшатнулась от статуи с размытым лицом.
"Дерево? Камень? Глаза, как живые..."
Мгновенный стыд за собственную трусость, тонкие пальцы касаются лица статуи, оглаживают мертвенно-бледную щеку. О застенчивости позабыто, да и стремление постучать куда-то делось.
"Кто это, интересно. Красивая..."
Сердце снова толкнулось тревожной болью, и Капелла словно вынырнула из мгновенного забытья. Опустила руку. Чуть улыбнулась.
И прошла дальше, в комнату.
Пахло твирином. Это прежде всего задело Викторию, заставило вспомнить о тех редких днях, когда отец позволял себе выпить. Он тогда становился раздражителен ещё больше, чем всегда. Они ещё ссорились с младшим Владом... "С братом, - поправила себя Капелла и взгляд её скользнул по помещению дальше - по разбросанным листам с набросками, по большой белой ванне, по развешанным по стенам чертежам... И штабелям пустых бутылок, конечно же.
-Здравствуйте, - и голос прозвучал вполне себе спокойно, как и хотелось.
Осталось только нашарить взглядом хозяина дома.

Архитектора она увидела неожиданно - он словно сливался с полумраком собственного жилища, до поры до времени прятался в темноте от незваной гостьи. Спутанные волосы, укрывшие плечи, движущаяся рука, с силой жмущая на карандаш. Тихий, захлебывающийся голос, бормочущий что-то невнятное.
"Так мог бы говорить утопленник - подумала Капелла и сама себе удивилась.  Обычно ассоциации её хотя бы казались логичными.
Она переступила с ноги на ногу, поняв, что приветствие осталось неуслышанным. Замялась. Она всегда стеснялась повторять по два раза, в детстве, если её не слышали с первого раза - молча краснела и отворачивалась. Отец ещё всегда не одобрял эту привычку, учил, что людям нужно все повторять и не по два, а по десять раз.
Наверное, он был прав.
Стеснение её прервалось просто - архитектор скомкал листок бумаги на котором рисовал, легким, слегка плывущим движением послал его через всю комнату. Капелла по привычке отшатнулась на полшага назад - она терпеть не могла, когда в неё что-то кидали, потому что никогда не умела поймать. Машинально подобрала бумажку - погоды она бы не сделала, на полу таких было в избытке, но Виктория привыкла к чистоте. Развернула лист на ладони, разгладила. Провела кончиками пальцев по нарисованным птицам - тощим, черным и угрюмым. Видно было, что карандаш вдавливали в бумагу сильнее, чем нужно, на обратной стороне листа выступали выпуклые двойники птиц.
"Красивые... Вороны или кто-то другой?"
В птицах Капелла понимала мало.
Подняла глаза от рисунка, непонимающе сморгнула, успев услышать только конец фразы. За ней это водилось - задумавшись, она иногда теряла ощущение действительности, не отвечала на слова, отслеживала движения безо всякого интереса. Кажется, это всё-таки было не приветствие...
Архитектор поднялся. Ухватился за стол - его явно пошатывало.
У Капеллы дрогнули пальцы - столкнулись два желания - отступить ещё на шаг и шагнуть ближе, помочь удержать равновесие.
"Можно бы испугаться, - подумала она мимолетом. Мысль была глупой, проходной, она точно знала, что ничего плохого ей не желают. Да и человек, не наделенным таким даром, тоже не испугался бы - слишком несфокусированный взгляд, слишком пьяные, нечеткие движения.
-Красиво, - сказала она, приподняв руку с зажатым рисунком. Повторять уже прозвучавшее "Здравствуйте" не хотелось, спрашивать о том, кто был тут совсем недавно было неловко, по крайней мере сразу, потому Капелла решила все-таки позволить себе слабость небольшого разговора.
Тревога в сердце билась всё так же часто, но виски не ломило - а ведь это был первый прзнак того, что она начинает опаздывать.
"Время, волшебное время..."
-Для чего вы его выкинули?..

Разговор ощутимо не задался - они просто не слышали друг друга, запертые в разных измерениях безумия. Не слышали и не могли услышать. Капелла сглотнула, поняв, что ничего не добьется, кроме невнятного бормотания. Аккуратно сложила рисунок. Убрала его в карман. Ей почему-то казалось, что архитектор не был бы против, если бы был в состоянии понять хоть что-нибудь, а ей черные угловатые птицы чем-то неизъяснимо понравились. Захотелось найти им место в своем доме - над столом, скажем. Чем не место для черных воронов?
Архитектор - Капелла упорно не думала о нем по имени, она вообще избегала имен, не любила их - бормотал что-то невнятное, неуютно топтался на месте. Пошатнулся - резко, словно собираясь упасть. Пальцы снова дрогнули - "Бежать? Поддержать?" - качнулся вутри постыдный страх. Не перед чужой силой - не было ведь её  ни на йоту - перед потерей контроля. Беспамятством. Твириновой зеленью, плеснувшейся в чужих глазах.
Она с трудом удержала взрослого мужчину, подперла плечом, аккуратно усаживая на стул. Ей не так уж часто приходилось общаться с жертвами «зеленого змия», действия были интуитивны. И страх потихоньку успокаивался, притупляемый чутьем - "Безопасно. Что бы ни случилось для меня - безопасно". И тут же, вспышкой - "Для меня? А для него?". Предчувствие тактично смолкло. Оно редко отвечало на вопросы о тех, кто лично к Капелле не имел отношения.
В бормотании архитектора прорезалось имя Виктории, затем Нины и Капелла напряженно вслушалась. "При чем тут..."
Архитектор поднялся, нетвердо и шатко. Прошел через всю комнату, коснулся лица статуи, так удивившей девочку, когда она входила. Лицо его исказила болезненная испуганная гримаса. Он шарахнулся, приложился головой о притолоку, потом метнулся к столу...
Капелла прикрыла лицо рукой. "Два удара по голове за последнюю минуту - он вообще сумеет подняться?"
И тут ударило видением - прошлого ли, будущего, или вообще никогда не случавшегося...
"Кураж. Пьяный кураж и лихость, топот каблуков по твердой столешнице, смех, аплодисменты, нечеткий шатающийся танец, взлеты, падения, зелень, заливающая бар, сигаретный дым под потолком, скомканные чертежи под ногами, блеснувшее лезвие, кривящиеся губы, танцор на столе подпрыгивает в немыслимом кульбите, мужчина с черными строгими глазами приподнимается со своего места, окурки на полу, жмущиеся к посетителям полуголые девушки, смех, аплодисменты..."
Вздохнула, машинально потянулась к бутылке. Шорох открываемой крышки - глоток - щелчок закрытия, бутылка снова на месте.
"Взрослая бы поняла все, увидела бы, как картинки в книге. Или нет..."
Сжала голову раскаленным обручем чужая боль. Капелла, всегда восприимчивая после видений, поморщилась, представив, какого архитектору, которому, собственно, и принадлежало чувство.
"Ещё бы, столько выпить и столько биться головой. И брат его хорош. Как его одного, такого, бросать?.."
Боль постепенно сходила на нет, всплеск острой восприимчивости кончался. Стало жаль архитектора - у неё-то уже всё почти прошло, а ему до следующего утра так маяться, если не дольше.
"Интересно, смогу я, как мама? Забрать в себя..."
Вообще Хозяйкам ближе был мир видений и чувств, эмпатии и телепатии, как это называли в умных книгах. Капелла иногда читала их, надеясь разобраться в собственных ощущениях и силах. Но все же боль тоже призрачна, если суметь... Мама умела - это Капелла помнила точно. Когда у неё, тогда ещё совсем маленькой, болел живот или разбитая коленка, мама садилась рядом, поглаживала больное место и боль постепенно уходила. Сама Капелла тоже умела так, но самую капельку, только если правильно думать и если боли совсем чуть-чуть, на донышке.
Но попробовать всё же стоило.
"Ведь и информация нужна"
Она аккуратно опустилась на колени рядом с Петром - короткая юбка не располагала к сидению на корточках, да и не просидишь на них долго - смерила взглядом край ванны - не удариться бы самой.
Сосредоточилась. Изо всех сил пожелала суметь оттянуть боль в себя. Вздохнула.
"Смех. Аплодисменты. Топот каблуков"
Видение прошуршало совсем близко, словно бы смеялись за стеной. Это было хорошо - значит, она уже достаточно собрана, достаточно близка к тому тонкому миру, в котором прошлое и будущее суть одно.
Протянула руку, касаясь спутанных волос пациента - "Какой неприятное слово. Тянет трупами". Ладонь охватил жар и Капелла приподняла уголки губ, обозначая улыбку. Получалось. Жар был неприятный, проникающий, постепенно растекался от кончиков пальцев к запястью, оттуда - к локтю...
-Ничего. Ничего. Пройдет. Всё пройдет...

Боль в руках пульсировала, вызывала желание потрясти ладонями, а лучше всего - окунуть их в прохладную воду.
"Руки не голова. Пройдет..."
Тем более, что архитектору, кажется, становилось легче. Лицо его разгладилось, страдальчески искривленные губы чуть ли не сложились в слабую улыбку. Капелла испытала мгновенный прилив гордости - она очень хотела быстрее войти в силу, научиться использовать Дар по-настоящему - но тотчас укорила себя. Ничего экстраординарного она не сделала, всего лишь приняла на себя чуть больше, чем обычно. По крайней мере, так она сказала самой себе, чтобы не возгордится. Она давно уже привыкла к такому подходу, считала его полезным и обоснованным. И отец его одобрял. Говорил, что к похвале привыкаешь, привыкаешь к гордости, и когда повод исчезает - всё равно продолжаешь предаваться бессмысленному самолюбованию. Наверное, именно поэтому он старался не хвалить своих детей. Ну, или делать это как можно реже, когда им удавалось чуть ли не из шкуры вывернутся...
Архитектор пошевелился и Капелле на мгновение захотелось отодвинуться. И тотчас же она укорила себя, назвав трусихой. Это было всю жизнь - она плохо шла на контакт, не любила прикосновения и только матери позволяла гладить себя по голове, заключать в объятия. Даже руку для пожатия подавала неохотно. Казалось, что на самом деле Виктория Ольгимская-младшая застенчивая и замкнутая девочка. Вот только её так и тянуло к людям, тянуло чутьем истинной Хозяйки, и всю жизнь она так и боролась с собой. Надо признать, определенные успехи уже были...
Архитектор открыл глаза, удержал попытавшуюся было отстранится Капеллу за запястья. Боль отдалась в голове - мало того, что руки болели сами по себе, так ещё и Петр стиснул их слишком сильно.
"Синяки будут - отстраненно подумала Капелла, болезненно выдохнув сквозь сжатые зубы, и даже не сразу сообразила, что её назвали Ниной. Именем вечной маминой соперницы, которую она просто не могла ненавидеть. Не могла и не хотела.
А Петр уже шарил по её лицу невидящим взглядом, глаза у него были больные, с твириновой зеленью в зрачках. В голосе, когда он спросил про Многогранник, звучала настоящая паника.
-Да. Стоит, - ответила Капелла, сдерживая бездумный порыв тела дернуться, забиться. Тело - глупое, непослушное, страшащаяся любого дискомфорта - не могло смириться с пульсирующей на запястьях болью, которая словно браслетами билась под кожей.
"И ведь его же, не моя..."

Чего не стоило делать никому в присутствии Капеллы - так это называть детей "жалкими" и "мерзкими". В ней сразу просыпался инстинкт защитницы, она становилась строга и серьезна, и сразу проникалась к собеседнику легкой неприязнью. Она вообще не очень любила, когда кто-то кого-то не терпел. Ей не нравились споры и драки, и если бы она могла - давно бы помирила всех враждующих. Да. Это было вшито в кровь и плоть, неприязнь к неприязни, жгучая ненависть к любой агрессии, и только разум - разум слишком взрослый и логичный для пятнадцатилетней девочки - как-то примирял её с окружающим, где все не терпели всех. Где Псиглавцы враждовали с Двудушниками, Двудушники со всем миром, бандиты с законопослушными горожанами, Хозяйки между собой... Где даже Петр, утонувший в своем мирке галлюцинаций, желал кого-то откуда-то "согнать".
От резкого замечания Капеллу удержали две вещи - во-первых, строгое воспитание отца, который не одобрял споров детей со взрослыми, во-вторых, собственная жалость к архитектору, у которого удалось забрать головную боль, но ничего не получилось сделать с опьянением. Поэтому она молча следила за его пермещениями и растирала запястья, не поднимаясь с пола. Пол, кстати, был грязный до ужаса и вызывал подсознательное желание взяться за швабру.
Архитектор, наконец, устроился на краю стола - с ушедшей головной болью у него, видимо, несколько сгладились проблемы с координацией. Потянулся к бутылке, загадочно мерцавшей зеленью. На мгновение замер, видимо то-то соображая...
Отец всегда клеймил пьянство, как самый страшный из пороков. Потому дети его в этом смысле были абсолютно зашорены, твирин даже и не нюхали и Капелла помнила, как брат впервые попробовал напиться. И как она потом прямо на месте училась лечить похмелье. Больше всего ей тогда помог холодный кефир, но и Дар сыграл некоторую роль... Небольшую, впрочем. Так, чуть-чуть оттянуть на себя... Отмывая потом руки в раковине - они горели, совсем, как сейчас - она твердо решила, что не будет пить. Никогда. Ни глотка. Даже пробовать не станет. Потому что пьяные вызывали у неё легких страх и жгучую стыдливую жалость. А она жалкой и потерявшей реальный мир не желала стать никогда.
-Нет, спасибо, - но, похоже, архитектор не больно-то и нуждался в ответе. Он вообще удивительно легко перескакивал с одного на другое и ответов не слушал.
-Они не уйдут, - Капелла задумалась. Ей самой очень нравился Многогранник - как воплощенное чудо, как замечательно красивая башня. Но с другой стороны - проклятая двойственность суждений! - она не одобряла Многогранник, как попытку удержать чудо в ладонях, сделать его обыденным и привычным. Да и дети, запертые в башне, были потеряны для Города, жили в собственных мечтах, и, вырастая, не умели почти ничего. Нет, Капелла прекрасно их понимала - она и сама наверняка поддалась бы искушению, если бы не долг и чутье, но это было жутко обидно, что будущее Города затворяется от него. - Если бы у вас было место, где воплощаются мечты - разве вы куда-нибудь из него ушли?..
"Ловушка - подумалось ей - Красивая клетка"
Ещё она подумала, что детей не заставишь вернуться в Город, если не разрушить Многогранник...
Но вслух она, конечно, этого не сказала.

Похоже, пытаться что-то говорить было дело гиблым - архитектор разговаривал скорее сам с собой, чем с ней. Впрочем, в этом было даже что-то приятное. Можно было сидеть на полу, слушать и молчать. Да. Возможность молчать, пожалуй, была самой важной. Даже повторное обозначение "жалкие" в адрес детей, не пробудило в душе особенной ярости. Так, тупое раздражение. Да и говорил архитектор совсем не так, как говорят, желая оскорбить.
Капелла глотнула ещё воды - щелчок крышки - глоток - щелчок. Задумалась - архитектор противоречил сам себе, но смысл должен был быть. Желание, чтобы дети ушли из Башни - желание творца, оскорбленного за своё творение. А фраза, что им нельзя уходить?.. Бред пропитанного твирином разума или что-то ещё?
"Будет ли стоять Многогранник, если из него уйдут все?.."
Усевшись поудобнее, Капелла положила себе разобраться ближе к вечеру - когда будет время - и стала слушать дальше. Внезапно возвысившийся голос Петра встревожил её, вызывав острый приступ жалости - "Неужели только здесь его начали слушать?". Мелькнуло полувидение-полуфантазия - "Болото, слепые, заросшие тиной озерца, редкие кочки, неожиданно яркий цветок, хрип загнанного, захлебывающегося коня, паническое ржание, вспыхнувший огнем чертеж..."
"Слишком часто. Два за последний час..."
Щелчок - глоток - щелчок.
Да, собственно для этого Капелла и носила с собой бутылку - вода отлично возвращала в обыденный мир после видений, приводила в чувство. Пока она разбиралась с собственными предчувствиями, архитектор успел перевалиться за край ванны и блаженно растянуться на дне. Естественно, приложившись затылком ещё раз. Про себя Виктория протяжно застонала, предчувствуя грядущее Петру сотрясение мозга. "Три раза за десять минут. Как он ещё всё не отбил?"
"Стоп. Столичный гость?"
Тревога, отпустившая было сердце, забилась отчетливо и яростно. Да, несомненно - именно этот человек был второй новостью, о которой необходимо было знать.
-Столичный гость? - спросила она, аккуратно приподнимаясь и цепляясь за край ванны, чтобы видеть собеседника - Кто он?
Про себя она приготовилась к долгой осаде - нужно было задавить привычку не спрашивать по два раза одно и то же и повторять вопрос, пока Петр не ответит.

Отредактировано Виктория Ольгимская мл. (2011-07-21 00:46:52)

Приготовления пропали впустую, и Капелла даже чуточку огорчилась - она ведь успела приготовить на языке повторный вопрос, взять себя в руки... А тут - какая обида! - это даже не понадобилось. Нехорошо было и то, что имени приезжего узнать не удалось. Ведь если знаешь имя - можно расспрашивать людей, а не пытаться найти человека по следам.
"Боги, как хлопотно. И что я ему скажу, если найду?"
"Когда" тут же поправило предчувствие. "Когда"
Творилось что-то странное и страшное, умер Симон - от чего, кстати, он умер? Она так и не успела об этом подумать - приехал кто-то из Города, и неоткуда было взять знание, увидеть полную картину вещей. Ведь наверняка было что-то ещё. Ещё смерть, ещё лишние люди, ещё что-то несущее беду. И это беспокоило. Вызывало желание выйти на улицу, сорваться на бег, сделать хоть что-то, предотвратить грядущее… К сожалению, такой силы, чтобы остановить будущее, не было  ни у кого, да и архитектора оставлять было страшновато.
"В Многогранник? Он пойдет в Многогранник?.." Это было важно. Теперь не нужно было искать след, можно было идти прямо... Но Петр опять сказал что-то о детях, он опять противоречил себе, и Капелла не удержалась, спросила:
-Так оставаться им, или уходить? Я не понимаю...
Да, она не понимала. Не понимала и беспокоилась, и заодно думала, что если - когда - встретится со старшим Стаматиным - обязательно выскажет всё, что о нем думает. Мысли большей частью были нелицеприятны, местами даже чуточку нецензурны - той наивной детской нецензурностью, когда значение половины слов не понятно.
"Куда он смотрит? Рано или поздно, вернувшись, найдет просто тело с разбитой головой. Кстати, четвертый раз..."
Считать удары, пришедшиеся архитектору по голове, было очень печально. Хотелось снова коснуться спутанных волос, взять боль на себя - руки, кстати, с первого раза так и саднили. Ведь наверняка же она снова вернулась - такое тоскливо-сосредоточенное было у Петра лицо. Вообще, потребность жалеть и помогать была второй вещью, с которой Капелла неустанно боролась. Она давно уже уяснила, что часто на помощь откликаются ругательствами, а уж жалость не нужна особенно никому. Но как же ей иногда хотелось заняться благотворительностью…
-Виктория, - ответила она на вопрос об имени. Передернула плечами - она не очень любила свое имя, оно всегда ясно объявляло, чья она дочь. Подумала и добавила - Но если что, лучше называть Капеллой.
"Как будто бы он это запомнит"

"Усыпальница?.. Но разве Многогранник - усыпальница?.."
Переспрашивать не стала - и так взгляд у Петра был туманный и страдальческий донельзя. Бутылку он приложил ко лбу, и Капелла даже порадовалась, что не стал пить. Она вообще разрывалась между двумя побуждениями - уйти из этого места, сходить к Многограннику или к брату за новостями - об этом, кстати, надо было подумать сразу, младший Влад всегда был удивительно осведомлен о происходящем в Городе. И, с другой стороны, хотелось остаться в студии. Слушать несвязный бред, молчать и стараться выловить в чужих словах хоть какой-то смысл. Ведь смысл есть во всем, а создатель Многогранника должен знать о нем больше всех. Кроме того, было банально страшно за Петра, и Капелла не очень представляла, как от него уходил брат. Привык, наверное, утонул в своих делах...
"Вот если бы он уснул..."
Тогда действительно можно было бы не так переживать, ведь спящие обычно гораздо менее беспокойный народ, чем бодрствующие.
Так Капелла и разрывалась между долгом и желанием, мимолетно удивляясь ассоциациям архитектора, и не сразу поняла, что идет он не мимо - к столу, скажем - а прямо к ней. Всколыхнулись все рефлексы - отступить, отстраниться, не дать прикоснуться к себе - но чутье и разум привычно успокоили их, как делали всегда. Да. Капелла не любила кого-то обижать и давно привыкла давить собственные побуждения. Разумеется, недовольство никуда не девалось, но хотя бы было скрытым.
Глаза у архитектора, оказывается, были зелеными, а не черными, как ей казалось всё это время. Покрасневшие, в тонких прожилках капилляров, и смотреть в них было зябко - мутно-зеленое твириновое безумие затягивало
"Зелень стекла, зелень твири, зелень трав, зелень в бокале, зелень в глазах, зелень в голове, зеленая краска, зеленое облачко, зеленые солнечные зайчики..."
Капелла моргнула, забыв о том, что хотела тронуть архитектору лоб, проверяя наличие жара - уж очень сухими и горячими у него были ладони. На автомате потянулась за бутылкой. Чем-то мертвенным веяло от видения, нехорошим. Хотя зайчики были красивые.
А Петр уже что-то вдохновенно чертил на стене, и Капелла с удивлением узнала себя. Веснушки, изгиб губ, челка...
"Ну вот. Зато теперь он точно запомнит, что я существую. Если, конечно, не примет за порождение галлюцинаций или снов"

Капелла поднялась с пола - ноги немного затекли, а юбка наверняка испачкалась - слегка шатнулась, делая первый шаг. Лодыжки и ступни покалывало, но не сильно. Гораздо больше юную Ольгимскую беспокоила боль в руках - тянущая, от кончиков пальцев до локтя. Надо признаться, Капелла никогда ещё так не напрягалась и понятия не имела, когда боль должна пройти. Слегка неловко она всё-таки прошла к стене, ласково провела пальцами по наброску - угольно-черному на сером фоне. Надо сказать, получилось очень похоже и снова стало жалко, что гений, создавший Многогранник, неплохой художник и наверняка далеко не самый худший человек топит себя и свой дар в твирине.
"О боги, наверняка даже если на меня нападут воры в подворотне, я всё равно найду повод их пожалеть"
Ноги отпустило довольно быстро, но Капелла ещё долго стояла у стены, как завороженная. Дело было даже не в том, что перед ней было её собственное лицо. Дело было в том, что его создавали прямо при ней, буквально за пятнадцать минут. Ничего  Капелла так не любила, как наблюдать за волшебством творения.
А когда она обернулась, недоумевая, почему за спиной царит такая тишина - Петр уже спал, положив голову на стол и обнимая пустую бутылку.
"Уснул. Вот так просто. Разве так бывает?.."
Теперь можно было уйти - Капелла даже обеспокоилась, не её ли мимолетная мысль про сон так подействовала - но она всё же задержалась. С тихой улыбкой, которую редко кому удавалось застать, перебрала в пальцах черные волосы непутевого архитектора, с легким напряжением потянула в себя боль, снова скопившеюся в его голове. Руки потихоньку снова начинали гореть, Капелла предчувствовала, что перенапряжется и будет плохо спать эту ночь... Но всё-таки одна только надежда, что когда архитектор проснется - у него не будет ничего болеть - с лихвой искупала все предчувствия.
Наконец, когда жар в ладонях сделался невыносимым, она отстранилась. С минуту обводила взглядом комнату - мусор и бутылки на полу, белую ванну, о которую Петр за одни полчаса приложился два раза, наброски на стенах - своё лицо, особенно, несчастного хозяина, спящего за столом...
И вышла, аккуратно прикрыв дверь, и пообещав себе обязательно зайти сюда ещё раз.
Архитектор ей, несмотря ни на что, понравился.

------>"Омут"

Отредактировано Виктория Ольгимская мл. (2011-07-24 00:52:09)

Приложившись лбом об стол, Петр не заметил как провалился в сон. Сначала ему снился заяц с лисьим хвостом: Стаматин пытался его догнать, но заяц был шустрее, чем обыкновенный архитектор. Косой вел его по Земле через Узлы прямиком к Каменному Двору, где и скрылся из виду. Петр приуныл, но уныние и досада мгновенно покинули его, когда он узрел позади себя Холодную Башню на огромных заячьих лапках... Многогранник принялся преследовать своего создателя, от этого сооружения просто не было спасения, невозможно было скрыться от сего престранного зверя.
Петр... Проснись...
Мягкий женский голос звал его из какого-то темного тупика, которых в Узлах было предостаточно. Этот голос стал для Петра путеводителен, компасом, надеждой на спасение, вот он и направился вслед за настойчивым голосом. Тревога нарастала. Чем глубже Стаматин уходил в зеленеющую темноту, тем сильнее становилось ощущение безысходности. Силуэт стройной женщины с темными волосами и выразительными черными глазами манил его за собой...
Петр распахнул глаза и с удивлением увидел склонившуюся над ним... Нину! Стаматин отшатнулся, раздался треск дерева, и Петр вместе со сломанным стулом мгновенно оказался на полу. Но этим траектория его передвижения не ограничилась: архитектор стал пронизатя от жуткого призрака, явившегося к нему спустя столько лет, в самый угол. Только этим утром Андрей говорил ему, что Нина умерла и больше никогда не придет.
"Нина..."
Залитые твирином очи взирали на нее снизу вверх, словно Петр ее никогда в жизни не видел. Вернее нет, видел, они встречались, но сейчас их встреча была, мягко говоря, неожиданной...
- Нина? Я ждал тебя. Я знал, что ты придешь, - бормотал Петр, протирая кулаком левый глаз. Стойте же! Это не Нина... - Мария? А где...? - Петр поморщился и попытался подняться с пола. Безуспешно.

Петр хлопал глазами, непонимающе пялясь на внезапно возникшую перед его глазами Марию. Нет, это точно не Нина, Алая Хозяйка выглядела более уверенно, более властно.
- Мария… - хрипло произнес Стаматин, всеобщими силами поднимаясь с пола. Мысленно поблагодарив девушку, Петр оперся ладонями о стол, будто бы пытаясь отдышаться. Рука слепо искала на деревянной поверхности бутылку, нащупала ее и подняла. Удивительная легкость, словно силы прибавлялись с каждым движением. Архитектор поднес зеленоватое горлышко к губам, собираясь утолить («…утопить…») свою жажду твирином – пряным огнем. Пусто. Разочарование. Так вот почему такая легкость, такое необычайное воодушевление…
Бутылка падает на пол и разбивается вдребезги, да только Петр вряд ли обращает на это внимание.
- Ты выглядишь больной… - пожимает плечами архитектор, глядя куда-то в пол. Он не мог смотреть на Ни… Марию в упор чисто физически. Слишком много противоречивых эмоций. – Я слышал с улицы, у вас что-то произошло. Так обычно и бывает, слухи доносят до нас самые что ни на есть важные новости… только я ничего не понял.
Голос его звучал сразу и равнодушно, и участливо. Так получалось только у Петра, возможно, такое впечатление склдывалось из-за опустевшего взгляда?

Губы скривились, слегка подрагивали от обиды. Неужели последние запасы? Твирина больше нет? Есть, конечно, но он там… под полом, куда при посетителях лазить запрещено. Особая секретность. Да, тайна, все окутано тайной. Петр, уверенный в том, что что-то да осталось, рыщет рукой по столу. Множество бутылок катается по столу, со звоном ударяясь друг о друга. Пустая, пустая, разбитая, пустая…
- Ай, - напоролся на розу от бутылки, - как умер? Что за чушь, ты верно шутишь, - монотонный и безучастный голос. – Ты сама твердила о том, что он не может погибнуть. Он же… как это… бессмертен…
Петр обводит взглядом комнату, взгляд упирается в чертеж на стене. «Про Нину тоже думали, что она бессмертна…» Задумчивый, затуманенный взгляд продолжил путешествие по стенам и остановился на Марии. Действительно, бледна. И так забавно расплывается…
- Если бы одни умирали, а другие нет, умирать было бы крайне досадно… - растягивая слова, говорил Петр. – Не иначе как преисподняя снизошла и до него. Давно пора, как считаешь?
Петр не знал правил приличия, да и сейчас они были совсем неактуальны: он устало присел на край стола и протер глаза.
- А Бурах… ну… Менху… это кто? – Петр, как и обычно, говорил проглатывая слова. Нет, ну он серьезно никак не мог вспомнить ни Менху, ни Бураха. Что это за люди такие? Имена у них больно странные. Нездешние что ли?

- Убил? – в голосе прозвучал страх… нет, ужас. Почему-то перед глазами сразу возник образ окровавленного и изувеченного тела Фархада… ну, зодчего Дмитрия Балакирева. Архитектор поморщился, пытаясь отогнать неприятные мысли, но они лезли и лезли… становилось тяжело дышать, как будто память хватала его за горло и сжимала, сжимала, пока Петр не задохнется. В глазах потемнело. Сам того не заметив, Стаматин опустился на деревянный пол, он с трудом делал вдохи. Ужас, такой ужас.
- Брат… - прохрипел он, хватаясь за край стола. Костяшки пальцев побелели от сильного напряжения. Где шлялся Андрей, когда был так нужен здесь! Прекратив попытки подняться вновь, Петр остался сидеть на деревянном полу. Он поднял голову и взглянул на Марию, взгляд печальный и тоскливый:
- Нет… я не помню лекаря… у меня… голова раскалывается… затылок ноет… - видимо, несколько падений около двух часов назад значительно сказались на его состоянии… Сейчас его несчастная голова гудела, и могла расколоться напополам.
«Лекарь… Бурах… Исидор… Симон… Нина… господи, что происходит… Это же из-за Башни. Из-за этого проклятого строения…»
- Какой еще сын...? - с трудом прошептал Стаматин взирая на будущую Хозяйку снизу вверх. Ракурс красивый, хоть вставай и портрет рисуй. Лишь бы только встать.

- Это из-за Башни… - нет, он не спрашивал. Петр на полном серьезе обвинял Башню во всех бедах, что когда-либо случались в Городе. И в смерти Нины он всю жизнь винил именно Многогранник, хотя одиннадцать лет назад он даже не планировался. Петр закрыл лицо руками, стер с лица капли пота, выступившие на его лбу от ужаса, и с трудом вдохнул твириновый дух, закашлялся. Воздух был очень тяжелым, насыщенным запахом степной травы. Не продохнуть.
- Да, это из-за Башни… Симон не мог умереть просто так. Это невозможно. Его покарали. Покарали, а значит, скоро покарают и остальных… - невнятно бормотал Петр, прикрывая лицо руками. Пальцы Марии коснулись его волос, по телу прошелся заряд тока, будто вновь оживляя его безвольный организм. Хозяйка была способна привести его в хоть какое-то более-менее живое состояние. Петр снова поднял на Нее взгляд. Она поразительно напоминала Нину, а твирин еще придавал ей те черты, что были только у ее матери. Вообще, твирин – вещь страшная.
- Передохнуть… я устал? Разве я устал? Где брат? – вопрос звучал резко, пальцами Петр вцепился в юбку платья единственной госпожи Каиной. Он не отпустит ее, не сейчас.