Ловит Элька взгляд гостя загнанный, кивает ему быстро-быстро: «Правильно говоришь, чужак, и испуга не прячь своего, испугом вожак насытится – крови не захочет»
Не то, опять не то несет он… По краю-краешку идет, на опасных струнках играет, сам не чувствуя. Прижимает Элька палец к губам: «Замолчи, замолчи, гость непрошенный, не поминай долга чужого всуе, не дразни собак», - только не смотрит он уже, не видит. Сам с дорожки опасной выворачивает, сам до просьбы снисходит.
Только достанет ли просьбы такой Грифу?
С места сейчас Эльку и арканом не сдвинуть, и Минхе четко проговаривает она одними губами, чтобы в сторону отошла. Пройдена та верхушка, когда ее слово или дело решить могли что-то. Воля Грифа теперь, что с чужаком станется…
Али нет? Пропустил ведь вожак мимо ушей про дело, про выгоду навряд ли думает сейчас, так может статься – та эта капля, которой на весах недостает? Трогает Элька языком сухие губы, голосу дрожать запрещает:
- В неурочный час ты за товаром-то явился. Как бы дороговато он тебе не вышел.
Грифу советы раздавать, да еще в минуту такую – ищите дурочку, которой жизнь не мила. А вот слово нужное вовремя обронить – может, и будет толк. Только на жизнь чужака она бы и теперь колечка медного не поставила.
Больно крутит Грифа в вечер этот злополучный, слишком резко из края в край кидает. Добром это не обернется.

Данковский, как человек образованный, просвещённый и интеллигентный, крепкими словами не выражался. Но, как всякий человек с широким кругозором, мат как неотъемлемую часть богатого и многогранного языка в копилке памяти имел. И ей-богу, будь Даниил хоть на самую малость хуже воспитан, покрыл бы этого уголовника с ног до головы вслух.
Он будто увидел насквозь этого человека - двуличного, из последних сил цепляющегося за какой-то свой бандитский кодекс чести. Не раз приходилось слышать, что разбойники иные-де благороднее государственных чиновников оказываются. Какой там! Настоящих романтиков с большой дороги, для которых чистая совесть и честность перед самим собой была бы важнее личной выгоды, не найдёшь нынче нигде, кроме страниц приключенческих романов.
"Он сейчас сквозь зубы плеваться начнёт. Как ещё не харкнул мне со всей силы в лицо? Вот гнида же. Слова другого нет - гнида."
Но и сам уже начал понимать Гриф, что далеко зашёл и что переиграл - и слова у него путались, и аргументы кончались, и затянулась неловкая пауза. Уже либо режь, либо в себя приходи, а то что дальше стоять, как статуе?
Гриф отшатнулся, Даниил выдохнул, выпустив весь воздух из лёгких. Рука сама собой метнулась к горлу - проверить: не рассечено ли? Нет, даже крови нет. Но Бакалавр упрямо приподнял слегка платок - закрыть шею, словно тонкая, дорогая ткань способна была его защитить от холодного лезвия.
Волна тяжёлого напряжения отхлынула, казалось, даже здешние женщины чуть расслабились.
"Я систему власти здешнюю ругал? Надо же, какой глупый был. Вот где настоящая дикость, вот где средневековье. Где это видано, чтобы в наше время держали женщин рабынями, как скот, как бездушные вещи?"
Та, что стояла за плечом Грифа - посмелее, постарше и помудрее, что пыталась как-то успокоить взглядом, подсказать, как поступить - всё равно замирала в страхе, не смела коснуться своего господина и попытаться хоть как-то воззвать к рассудку.
"Сжечь их тут всех. Запереть на этом поганом складу и всех разом спалить, как падаль. С этой тухлятиной только так и надо разбираться, иначе сгноит всё вокруг себя."
Не было ничего внутри Грифа. Вся его болтовня о долге - пустой звук, ужимки перед человеком выше по социальной лестнице. Всегда так - консерваторы обвиняют тех, кто стремится вперёд, в бездуховности. Вот и этот - увидел человека с моральными принципами, делового, не разменивающегося на мелочи - и взбунтовалось всё чёрное, гнилое нутро. Из зависти и от страха Гриф Даниилу угрожал, прикрываясь собственным благородством, на которое посягнул якобы Бакалавр. Труха да опилки, а не благородство. Слепая злоба, первобытная ненависть - ничего больше.
Револьвер - это больше чем ничего. Не поблагодарив и не удостоив Грифа даже беглым взглядом, запихнул Данковский принесённое оружие в саквояж - и покинул жилище страшного в своей низости человека. Пусть остаётся наедине со своими иллюзиями, пусть думает, что столичный щегол невесть что о себе мнит, доказывать всякой швали, что она шваль, Даниил не собирался.

>> Куда угодно, только подальше отсюда.

Ровно воздух весь из Грифа выпустили. Ярость темная ушла, только под ребрами болело, словно смеялся навзрыд или кричал, горло срывая. Разом ему и холодно сделалось - всё-таки босиком да в одном полотенце, а уж не лето - и волосы ко лбу мокрые липли, в глаза лезли. И бритва тяжелой сделалась - уронить да самому упасть, и странная ненависть обжигала сердце - беспочвенная, болезненная, хищнеческая.
Ведь стоило только выпустить страдальца - сразу гонор до потолка взлетел. Невинно пострадавший от рук бесчестного ворья, человек ученый с отрепьем невежественным сошедшийся да победителем вышедший...
Надо было резать урода. А там уж как-нибудь разобрались бы и с Сабуровым, и с Андреем.
Отложил Гриф бритву. Полотенце, упавшее-таки, подхватил. Ему бы ужинать сейчас, потом спать ложится, а у него руки тряслись от желания хоть кому-нибудь глотку порвать. Ведь даже на Невест взгляда благодарного не бросил, гнида столичная - а одна его, ублюдка, собой заслонять пыталась, вторая по темным складам без фонаря бегала...
Гриф и не знал даже, чем бы кончилось без них. Сразу бы взрезал, не стесняясь-не скрываясь?
Очень может быть. Очень. Может.
Снова полотенце узлом на бедрах затянул. Волосы взъерошил, морщась, до того неприятные они на ощупь были - холодные да мокрые. Успокаиваться надо было, совсем уж себя в руки брать, до конца, а то до утра не заснуть же будет...
-Что с ужином у нас? - спросил, на Невест от стола не оглядываясь. Знал, что страх затаенный на дне глаз увидит. Знал, да не хотел. К куртке потянулся, на плечи накинул, прокопченую.
Всё не так холодно.

Отредактировано Григорий Филин (2013-01-03 18:46:14)

Не дернулся Гриф, движение рядом краем глаза зацепив. Кивнул мимолетно, силой себя за шкирку удерживая, позволяя Невесте по волосам полотенцем пройтись раз, другой. Руки ловкие, тонкие, привычные, боли не причинят...
Он иногда сам у себя спрашивал, с чего ему, стервятнику, осквернителю Линий, так на степнячек везет.
Что первая пришла, себя без остатка в ладони вложила, что вторая случайно бандитам под руку попалась, а потом сама ластилась, словно кошка, ласки даже не прося - требуя... Что третья - дитё неразумное, к старшим прибившееся по своим тайным делам...
Ведь все сами пришли, ни одну не неволил. Все прижились да так, что своей жизни уже и не мыслил без них.
Андрей своих выкупал, крал, силой выдирал, с кровью, с мясом, с плачем в Степи и криком яростным, ненавидящим.
Его к нему прибились сами, каждая по своей причине пришли и остались, и он иногда как в первый раз, до боли, удивлялся - почему я? Почему - они?..
Ни разу ему не было ответа.
От куртки дымом несло, вонью пожарища, но склад весь этим пропах, так что страшно не было. Волосы почти высохли под полотенцем-то, растрепались только в разные стороны, и мысль о чае даже приободрила слегка. Авось попустит, от степного, чуть горчащего, крепкого...
Как ушла да вернулась старшая, даже не заметил толком. Только дверь скрипнула, вода полилась, да рубашка с штанами как из ниоткуда возникли. Отстранил Гриф среднюю - аккуратно, силы соизмеряя - снял вещи с ширмы, надоевшее полотенце даже не рукой - движением бедер на пол стряхнул.
Сразу и теплее стало в одежде, и спокойнее как-то...
Только дернуло вдруг - кастрюлька с водой яркая, блескучая. Та, с которой младшенькую из склада спровадили ещё перед купанием. Темное, пока не знающее смысла и вины, шевельнулось в груди, губы вопросом ожгло:
-А сама-то где?
Ответ он знал ещё до того, как первый звук с языка столкнул.

"Что ж ты делаешь, глупая женщина. Что же ты..."
Поворот головы - напряженный, чуть не испуганный. Движения осторожные, скованные, болезненно аккуратные. Взгляд настороженный, внимание на дне глаз, тревога...
Успокоившееся было темное снова дернулось, жаром в горле отозвалось.
Ни мгновения не сомневался Гриф, зачем младшую в дальний склад ночевать отправила. По глазам видно было, по движениям, по позе. Боялась, что он ребенка, не в добрый час под руку попавшего, обидеть может, как бы не ударить. Боялась в кои-то веки не за него - его.
Он и сам не думал, что это осознание настолько болезненным может быть.
Снова оскалиться тянуло, засмеяться-зашептать-зашипеть, как с Бакалавром. Пальцы сжать, слова дурные в себе сдерживая, вместо них движением злость выпуская.
На чашку он и внимания не обратил, даже взглядом мимолетным не удостоил. Так и смотрел на Невесту прямо, пристально, будто в первый раз увидел. Одними губами спросил, шепотом, ярость внезапную в себе забивая, комкая:
-Неужели так на зверя похож стал, что детей впору прятать?..
Больше всего он боялся не "да" в ответ услышать, а собственной реакции на это "да".

Холодно стало вдруг. Очень холодно.
Не знал Гриф, что такое обида. Не знал и знать не хотел. Всю жизнь легок был, своим прощал всё, кроме предательства прямого, и на слово злое смеялся только, отшучивался. Это чужим морду бил, порой сам фингалы зарабатывая, чужих по асфальту валял, порой сам уходя пропыленным да с ссадинами...
Однако сейчас легкости не было в нем даже на донышке. И больно отозвались слова в груди, горечью к горлу подкатили.
Сжал Гриф пальцы, чувствуя - белеют костяшки, ногти больно в ладони впиваются - оглянулся...
Одевался без суеты, но быстро. Знал - останавливать не станут, побоятся.
От этого "побоятся" хуже только становилось.
Сапоги на босу ногу натянул, не заморачиваясь. Куртка на плечи как влитая села, а что пахнет сажей... Не черт бы с ней? Ладонью в карман скользнул, проверяя, здесь ли бритва, а закончив - и двух минут не прошло, а вечностью показались - к Невесте вплотную шагнул. В глаза заглянул, как в колодец, чувствуя привычный запах молока да сгоревших листьев. Зашипел-таки, не удержав на языке змеиного, как яд горького:
-На мужчину взрослого я бритвой замахивался, а девчонку твою и пальцем не тронул. Слово дурного не сказал. И вас не трогал никогда, и раза такого не было...
И - аккуратно чашку из пальцев взял. Выверенно, осторожно, не расплескать горячий отвар на нежную кожу...
Развернулся - да и швырнул через весь склад, в дальнюю стену, так, что осколки во все стороны брызнули с жалобным звоном. Всё-таки даже сейчас о том, чтоб ту же чашку, да у Невесты под ногами разбить, и не думал.
Вышел без слов, дверь за собой прикрыв.

Снаружи прохладно было, дождь накрапывал, и дело не то что к полуночи - к часу уже шло. Волосы влажные сразу захолодило, озноб пробрал, и Гриф первым делом капюшон натянул, за сигаретами в карман потянулся. Противно ему было, тошно да муторно, и даже ярость подулеглась, недоумением болезненным сменившись.
Ведь и правда - раза не было, чтобы всерьез замахнулся, слово обидное сказал. Отстранял, разве что, излишне рьяно иногда, но не со злобы настоящей, так, по моменту, когда совсем уж не в масть девичьи нежности были... А так - и по волосам гладил порой, и засыпал, обняв, и сказки даже рассказывал, помесь степных со столичными. Сласти побаловаться носил, добычу драгоценную иногда.
Больно отзывался в нем взгляд, как на зверя дикого. Укусит? Успокоить удастся? И не убедишь, что их-то - никогда, как бы не бесился...
-Покочуем-ка возле рек, покочуем-ка возле гор...
От старой песенки да сигареты в уголке рта легче не становилось.

Идти ему некуда было, если уж начистоту говорить. Разве что в один из складов забиться, дверь за собой закрыть и проспать на мешках до утра. На рассвете уж в логовище возвратиться...
От одной мысли о том, что возвращаться придется, мутило. Да и от складов подташнивало.
Ускорил Гриф шаг, руки в карманы упрятал, плечи поднял, разом на птицу больную становясь похож. Мелькнуло вдруг шальное, глупое - завалиться к Андрею, напиться допьяна, так, чтоб на ногах не стоять. Может, одну из танцовщиц на колени усадить, в губы алые поцелуем впиться - терпким от твирина, горьким от сигарет...
Странно было о таком думать. Уже и непривычно почти. Три года ведь только своих Невест и целовал, что бы там в братии не болтали.
Разумеется, в кабак он не пошел. Глупо это было бы, мстительно и мелочно, похмельем ещё потом маяться, каяться в очередном порыве благородства да совести... Честнее было бы ту самую чашку таки под ногами разбить или сказать хоть что-то из злого, на язык рвавшегося. Если уж ушел - то не мстить теперь, а остывать. В себя приходить.
Ноги сами к "Сгустку" несли. Собственно, куда глаза глядели. Одна сигарета совсем истаяла, дымом изошла, так Гриф вторую запалил, затянулся.
Гадкое чувство ему грудь сдавливало - словно не раз его предали за сегодня, а два.

На бритвенников он нечаянно наткнулся. Не знал бы, куда смотреть, а паче того, как смотреть - ничего бы не увидел, мимо бы прошел. Двоё их было, молодых, разумеется, знакомых - своих Гриф знал наперечет, а с Брагой от него именно что свои ушли. Один - Пес, тезка давным-давно раскрытого, в Горхоне утопленного бунтовщика - ой и везет мне на собак, право слово - и Фитиль, конопатый, глазастый. В темноте, у аптеки, что как раз напротив "Сгустка", так, чтоб свет фонаря не доставал, парочка трудилась над фабричным - Грифу видно было слабо дергающуюся ногу в грубом башмаке, слышно было, как булькает тихонько кровь - горло, небось, раскрыли, молокососы...
Прежде всего он сигаретку в кулак затушил, инстинктивно, не успев подумать толком, а потом шатнулся к ближайшей стене, слился с тенью, зная - парни слишком делом поглощены, чтоб его заметить. Кровь обоим голову кружила, запах металлический, солоноватый, а больше крови - легкие деньги, и так сладостно было это кружение, что даже и не подумали мозгами.
По чести, одному бы на стреме стоять, чтоб полночные прохожие не заметили, но эти - на авось понадеялись. Был бы им Гриф вожаком до сих пор - ох и досталось бы придуркам за отсутствие соображения и малейшей логики...
А так - смотрел молча, чувствуя лопатками стену, как один бритву об одежду отирает, а второй по карманам шарит, добычу ищет. Вот улыбнулся - в темноте только зубы блеснули - качнул в пальцах отсверкнувшие серебром часы.
"Дедовы небось, хотя, может, и сам накопил-купил..."
Когда парочка ушла, перговариваясь тихонько, пересмеиваясь, Гриф долго от стены не отлипал, сигаретку не разжигал по новой. Странная мысль ему поддых ударила, холодком предвкушения отдалась.
"Ведь ежели они режут - а их двадцать человек, да ещё трое, да один Брага - значит, крови столько будет, что как бы не захлебнуться ею. И как разобрать в той крови, кто её пролил, зачем да когда..."
Он улыбнулся страшно, оскалился. Лезвие в пальцы ткнулось доверчиво.
Мало кто знал, но была у Грифа одна ненависть...
Вскоре у "Сгустка" никого не было. Только труп в небо слепыми озерами глаз пялился.

Теперь ему было, куда идти.

--------> "Дубильщики"

Отредактировано Григорий Филин (2013-01-07 22:24:08)

--------->Дубильщики

Осень - время не самое хорошее, чтоб ночные купания устраивать. Особенно осень промозглая, дождем исходящая - именно такая, какая у них началась. А всё-таки никуда не деться было. В крови Гриф в логовище родное и в лучшие дни не приходил, а уж теперь так и вовсе не хотелось. Знал - опять этот чертов страх увидит, да ещё на вопросы осторожные отвечать придется, а у него сейчас настроение такое было, что мог и не сдержаться, свои же принципы нарушая...
Хуже нет, чем в одну ночь все заветы свои преступить.
Потому он долго отстирывал рубаху в холодной воде, потом с штанов оттирал кровавые пятна - уляпался-таки, дурак, да и как было не - в конце вовсе сам окунулся, вылетел, стуча зубами, но даже не матерясь. На самом деле не было нужды лезть в Жилку полностью, но отчего-то хотелось. Смыть страх, смыть кровь, смыть усталость и утихшую ненависть...
Он бы в логовище и не пошел, наверное, если б не это желание - отмыться. На главном складе одеяла были, родной спальник, да печурка. В остальных же надо было ночевать, укрывшись собственной курткой, на мешках.
А куртка была мокрой. Да и сам он был замерзшим, усталым и злым.
В лучшем случае - Гриф на это искренне надеялся, бегом взлетая по склону - Невесты уже спать улеглись, его не дожидаясь. Ведь и рассвет уже через пару часов был, да и обстоятельства располагали...
Уж чего-чего, а мириться со старшей ему сейчас и близко не хотелось.
Дверь под рукой не скрипнула, конечно. К своему-то складу он давно привык, знал, как войти бесшумно, и сразу теплее стало, и даже как будто легче. Керосинка светилась тускло, с белья развешанного тут же капли срывались, старшая за столом дремала, и это было хорошо. Гриф не стал её трогать, по волосам поводить, напротив, постарался и малейшего шума не издать, не разбудить ненароком.
Куртку стянул, аккуратно рядом с отстиранной рубашкой повесил. От той, что на нем была, влажной, тоже избавился. Одежды сухой у него, похоже, не осталось вовсе, но идти и искать по темноте складов...
Не хотелось.
Хотелось вообще только одного - умереть или уснуть.

В первый миг трудно было удержаться, плечом не дернуть, от себя отбрасывая, но всё-таки справился Гриф. Оскалился только - хоть злости в том оскале и не было почти, усталость одна - сам  одеяло из тонких девичьих пальцев перехватил, удержал, чтоб не сползло.
Тепло стало. Тепло - да ещё против воли, против обиды глупой, в глубине залегшей, ощущение в груди поднялось - дом.
Здесь, на складах, в неуюте и бардаке, средь черным-черных стен и не всегда добрых людей - дом.
Место, где ждут, беспокоятся, заботу проявляют...
Плечи у него дрогнули слегка, вздох тихий между губ просочился. Трудно злится, когда измотан до предела, трудно, когда о тебе волнуются и успокоить норовят. Темное в груди, и так пресыщенное кровью, вовсе угомонилось, глотку обжигать перестало, и он плечом уже не ударил, как в первое мгновение хотелось - повел едва. Отойди, мол, не в удовольствие мне сейчас...
Сказал тихо, так, чтоб вторую не разбудить:
-Поесть мне собери чего-нибудь, - и сам удивился, потому что ещё секунду назад и думать не думал о еде. А между тем, живот - он вдруг понял, потому как время, наконец, появилось об этом думать - сводило уже от голода. Ведь последним, что перехватил, яичница была в андреевском кабаке, утром, а сейчас дело уже к четырем, если не к пяти, шло.
Жрать хотелось зверски. Внезапно даже больше, чем спать.

Ужин, конечно, вышел нехитрый - да на большее Гриф и не рассчитывал. Где по разоренным складам искать разносолы? Что сам нашел да притащил - то и славно, главное, голод утолить, остальное до завтра терпит. Пока Невеста воду поставила, пока наружу метнулась, пока возвратилась - он уж всё мясо приговорил, с хлебом расправлялся.
По всем правилам ему страдать стоило, и чтоб кусок в горло не лез, и чтоб от одного вида еды тошнило. Себя казнить за собственные законы нарушенные, дурнем крестить, а пожалуй, что и сволочью, как в книжках всегда происходит - убийца ни есть, ни пить не может, всё глаза жертвы вспоминает...
Реальность, однако ж, брала своё. Тело настойчиво внимания требовало, пищи, тепла, сна, и если он и собирался раскаиваться и кровь на руках вспоминать - то завтра, на свежую голову, выспавшись да наевшись, окончательно в себя придя.
Невесте кивнул только, не улыбнулся даже, чашку принимая. Отпил глоток, слегка поморщившись от вязкой сладости - сам он мед не слишком любил, а чай так вообще всегда пил без сахара - но всё-таки не отставил питье в сторону, ещё глотнул.
Зная, как любит она степную сладость, Гриф мог оценить глубину жертвы. В конце концов, даже у них мед был редкостью, добывать приходилось у травников, потому как то, что делали в городе, и в сравнение не шло.
Благодарить словами не стал. Так. Мягко волос коснулся.
"И она не извиниться, и я того требовать не стану. Уж такая жизнь"

На вопрос-утверждение Гриф и отвечать не стал, головой только тряхнул досадливо - не спрашивай, вот ради Бодхо, хоть сейчас не спрашивай - чай свой одним глотком прикончил. Жаром его изнутри опалило, чуть не как от твирина, и он вдруг раскашлялся, пальцы к губам прижимая, захлебываясь, перхая. Подумал отстраненно - а не боком ли купание выйдет, даром что и окунулся-то всего раз, и бегом потом до склада бежал, движением согреваясь?
Впрочем, если и боком - он всё равно по-другому бы не сделал. Не захотел бы и не смог.
А кожа у Невесты горячей была, обожгло прикосновение, как огнем. Гриф и не удивился даже, вес её на коленях чувствуя, руки теплые на спине, дыхание у шеи - после того, как прошлой зимой одного из парней проморозило и сожгло болезнью за три дня, было ей отчего бояться, своим жаром греть. Было отчего перестраховываться, в конце концов, именно она со средней вместе над хворым хлопотала, именно она отвар горячий подносила и компресс меняла. Именно она сильней всех плакала, когда в землю закапывали...
Смешно, но он у всех в братии такие вот страхи помнил.
Тот огня боится - брат у него в пожаре погиб, тот - от тесноты да потолков низких корчится, а этот на собак смотреть не может спокойно... Он, вожак, должен был такие вещи на просвет знать про всех.
Благо и с памятью, и с наблюдательностью у него всё в порядке было.
Сам Невесту обнял, в кольцо рук заключил, в одеяло укутывая. Встать бы ему сейчас, на руках её к себе в спальник оттащить, да и уснуть, ей в волосы уткнувшись, о неё греясь... Но это было решением разумным - а к разумным решениям эта сумасшедшая ночь не располагала явно.
Губы у неё теплыми были.
Степной мед, травы и чай.

>>>>"Сгусток". Виктория Ольгимская-младшая
День вошел в свои права, остатки тяжелой и смурной ночи как рукой сняло, дышалось легко, а рана в боку почти перестала о себе напоминать. Дорога до Складов была короткой, прямой, встреченные прохожие не выражали к нему ни малейшего интереса, к своей собственной удаче.
Артемия обуревал злой, огненный азарт. От давешней невыносимой усталости не осталось и следа, и темное, давящее ощущение явившейся катастрофы вызывало исключительно злую усмешку. Это было - словно стоять лицом к лицу с противником, смирившись с необходимостью поединка, ожидая первого удара – или первой же возможности нанести удар самому.
И, открывая двери центрального ангара, он был готов к тому, что придется лицом к лицу столкнуться с враждебным, бандитским, и так далее…
Столкнуться-то ни с чем не довелось. Хотя склад был явно обитаемый, и даже чрезмерно населенный для своих размеров, определить на первый взгляд главаря возможным не представлялось.
К у дверей выставленному охраннику повернулся. Тот уж с ножом наизготовку стоял, да видно, руки сноровистей головы были – не напал пока, да для вопроса только рот открывать начал.
- Гриф где? – определил его с вопросом Артемий. – Дело к нему срочное.

Одетая словно обычная горожанка, с волосами туго собранными, спокойная в окружении разбойного люда, женщина на первый взгляд показалась ему не стоящей особого внимания. Ну, местная, ну, руководит. С кем не бывает.
Только когда чуть не вплотную подошла, разглядел и черты степняцкие, и глаза нездешние, глубокие, отсветом трав и костров полные. Чтобы Невесту, да в годах самого расцвета силы, вдруг увидеть в таком месте поганом - это что-то с ума должно было сойти, от одной идеи зубы так и заныли. Дурное место. Неправильное.
Но беседы разводить несподручно было. Завернул за ширму, да и остановился. Дрых вожак бандитский, да вроде как и не замечал, что возник рядом кто-то незнакомый, чужой.
Последние два шага он сделал довольно громко - и остановился, на спящего глядя. Интересно, почует ли, проснется ли сам? Многое такие вещи о человеке говорят.
А если и правда ножами кидается - так посмотрим, насколько меток спросонья.

- Кто ж к тебе из любопытства праздного явится? Разве что совсем безумец какой. По делу я, Гриф.
Хорошие глаза у вожака бандитского. Холодные, расчетливые, без страха или злости лишней, даже спросонья, когда не сразу разум над телом власть возвращает. Нет в нем гнили, поганого запаха страха и лжи. По морде от такого получить большого ума не надо, да и в темном переулке лучше бы не встречаться, но за опасностью есть что-то другое, по-своему надежное, по-своему не страшное.
- Это твои люди на Южных складах напали на склад, где дети живут?
На переговоры сейчас настроения нет, тянет решить проблему самым что ни на есть радикальным образом, но это не в интересах Ноткина, Капеллы, Мишки... да и самому Артемию, по совести, тоже не к месту одному стоять против целого ангара вооруженных мужчин. Если его убьют, как минимум, будет потеряно драгоценное время, и это не вспоминая о рецептах настоев, ключах к зашифрованным записям отца и его банальных, шкурных интересах.
- Не просто так спрашиваю. Слово дал защищать их, тут уж не поделать ничего, - и, опомнившись, кивает. - Прости мою спешку. Они там уже порядком сидят... Я Бурах. Артемий. Сын менху Исидора. И я надеюсь с тобой не поссориться.

Только со сна, голому, встрепанному и хмурому, не с руки было главарю бандитскому из себя невесть какую суровость корчить - и хорошо. А то мог бы ведь отговариваться начать, мол я не я, а дело это вовсе не твое, и шел бы ты, мил человек, пока цел. А тут вон какой поворот - чай, гнездо свое чужой кровью марать не станет, отчего б не сесть? В ногах правды нет, а сесть да подняться - и минуты не нужно, не те мгновения, чтоб их беречь. За жизнь свою бояться Бурах и не думает: в таком окружении что сиди, что на голове стой, шансы все одни. Нулевые.
Только, усевшись от хозяина здешнего на почтительном расстоянии да в глаза ему взглянув, он уже знает, что если убивать его и будут, то уж точно не здесь и не сейчас. Другие тревоги давят Грифа, и судя по сказанному, одна из них напрямую со складами южными связана.
- Сам не видел, врать не буду. Вырвался от них один пацан, к Ольгимским пробежал. Напуган до чертиков, но говорит, мол, раненые там есть. Может и брешет, чтобы на помощь быстрее пришли, кто его знает. Я туда и шел, к тебе зайти крюк невелик, а делу подспорье могло выйти. Если с тобой Ноткин поссорился - один разговор, а если не твои молодчики там стоят - совсем другой выходит. Если и правда ломится кто на обжитое место по соседству, все лучше вовремя понять, кто и зачем, согласен?
Понимает Гриф, и без его слов понимает. Видно по нему: знает, кто явился Ноткина выживать. И не рад, мягко говоря. Знать бы, что там с этим Брагой...
Или не надо? И так ясно, что мира между ними нет, а в дрязги бандитские лезть - вот уж правда, других дел не нашлось...

Вот зараза!
Артемий неожиданно для себя самого не может сдержать смех. Вот видно, ну видно же, что самому Грифу эти мужики на Южных складах поперек горла встали, что на руку ему чужое желание с ними расправиться, и кочевряжить из себя невесть что вроде бы даже и не с руки. Но нет! Как же, выгоду почуять - и вдруг упустить?
- Не знаю, как насчет Грифа, - Артемий посмеивается. - Но жук ты тот еще. Хорошо, по-твоему будет. Только учти, ты тут против своих интересов не шел, так и я себя ущемлять не буду. Будет нам по дороге - помогу, а уж коли нет, не обессудь.
Ссориться с этим мелким и рыжим, кажется, много опаснее, чем с тем же Сабуровым. Но прогибаться, без возражений его условия принимая, опаснее вдвойне - по уши в долгах окажешься и не заметишь. Дипломатичнее надо, с осторожностью, но без трусости.
- Так что, есть деловые предложения? Прости мою спешку, но что-то не верится, что пришли туда трое, ворота подперли и стоят, небо коптят. Как бы не опоздать мне, не попасть вместо трех человек на три десятка.
Начинал говорить - казалось, глупости, вещи очевидные, младенцу ясные. А только с каждым словом большая проблема себя являла, о которой он прежде и не подумал.
- С тремя я может и справлюсь, если оружие будет. Вопрос главный в том, что после. Не явятся к ним через час-другой новые, этим на смену, да еще и обозленные?

В такую идею веры особой не было. Как-то не лезло Артемию в голову, что мужики, которые всерьез грозят поубивать детей – наглых, кусачих и злых, но все равно детей – могут  всерьез уйти, послушавшись одного слова. Но что заранее гадать? Может, уйдут сразу. Может, бросятся, не дав и слова сказать. Может, вовсе ушли уже… Или наоборот, остались, и перешли в наступление.
Да что там рассуждать и размусоливать! Некогда. Да и морда у Грифа уж больно характерная: интересно ему. Вот чтобы так вышло, как сказал, как надумал себе – интересно. Может, и ему с того пользы будет. А что, надо же узнавать, в силе ли еще слова тайные да намеки угрожающие, как с этими недоброжелателями справляться и что делать. Только что-то все равно не складывалось, мысль какая-то зудела, хоть кусаться начинай.
- А если дураки, то внутрь пропустят, а обратно уже как получится? – головой покивал, ухмыльнулся. – А, черт с тобой, так и верно интереснее. Пойду.
Сказал – и выбора больше не было. Тут уж и оружие не выпросить, и помощь просить не к месту, назад отыгрывать – слова свои силы лишать.
В общем, случайно получилось, сам не ожидал.
- За помощь спасибо. Встретимся еще, сочтемся.
На взгляд сверху вниз Гриф выглядит даже пожалуй что щуплым. Да, жилист, да, наверняка в драке пятерых стоит, но как посмотришь снизу вверх, да еще и вблизи – даже как-то неловко становится. Бледный, щуплый, рыжий, полотенцем перешибить можно. А ведь многим он сперва таким видится, мелким да нестрашным.
Выводов из этой мысли делать не хочется. Бурах кивает разбойничьему главарю и выходит в лабиринты Складов.

>>>>"Замок" двоедушников

Отредактировано Артемий Бурах (2014-01-19 19:16:06)

Когда Ванэк мимо бежал, Игнат как раз болтался у аптеки в Утробе, рассчитывая пристроиться к только что зашедшей внутрь тетушке на обратном пути и подрезать себе немного забавных таблеток. Тревожился Игнат: а вот как не хватит ему своих запасов, пережить грядущее? Он чуть ноги промочит - простужается, чуть что несвежее съест - три дня из сортира носу не кажет, а тут цельная Эпидемия. Третью ходку за день по аптекам делал Игнат, первые две уже домой отнес: попадались все желтенькие таблетки да жгуты, но говорят, если их много съесть - таблеток, не жгутов, не дурак же он - все одно ничего не страшно будет.
А тут Ванэк. А он из Каменного двора, приличный, одет чистенько, по такому и не скажешь, что с Игнатом они кореша старые, из одной песочницы вылезшие. Ох, хорошую работенку иногда старый друг подкидывал, по домам богатым набегавшись, со служанками назнакомившись... Ради такого дела и от слежки можно было отвлечься - тем паче, что тетушка что-то подзадержалась.
А как парой фраз обменялись, так и вовсе не до нее стало. Как подорвался Игнат, только пятки засверкали. До Складов, благо, прямой дорогой было одна нога здесь, а другая - там. По дороге только остановился у одного склада, ухо к жестянке прижав, потом у другого, потом у третьего... Подумав, полдороги так и прошел - чтобы если Ванэк решил следом пойти, все равно ничего не понял и след не взял.
В логово влетел, дверь за собой с грохотом захлопнул, осмотрелся. Ну ё-моё!
- А Главный где? Новости у меня срочные.

Уу, рожа зверская!
Бритву Игнат не любил страшенно. Здоровущий, злющий, да еще и урод к тому же. И вообще, есть ребята нормальные, и поговорить можно, и денег в долг дерябнуть, и за лекарствами сгонять, когда плохо опять становится, а есть вот такие. Оборжут, напинают, да еще и с лежанки больного сгонят. Ни дружбы, ни понимания, корысть одна, тьфу. И перед главным выслуживается.
Вот и сейчас, кто новости принесет, кого запомнят? Бритву, рожа его поганая, а Игнату и дальше под аптекой караулить.
- Постояльца нашего, - кивает он на двери, в сторону других складов. Многие знают, кто у Грифа "комнату снимает", а у кого фантазия получше - еще и догадываются, зачем. Это ведь для чужака все склады как один, а местные хорошо знают, где что лежит, где пусто и заночевать можно, а куда соваться нельзя.
- Каины ищут. Полчаса назад решили. Бешеные деньжищи обещают.
В его картине мира все предельно ясно. Потому что когда много денег должен получить кто-то другой, а можешь получить ты, тут рассиживаться не надо.

Врачам Игнат не верил аккурат с того дня, когда Исидор-покойник ему заявил на обоснованные, сдержанные жалобы, что на Игнате можно пахать. И подзатыльник дал. От этого подзатыльника потом до самого вечера в затылке звенело, голова кружилась.
И этот, Рубин, он же еще хуже. Здоровущий, страшный, рожа зверская, а в доме у него вообще такой кошмар, что только и можно - зажмуриться да убежать. Игнат один раз заглянул, когда ребра прихватило, да потом так и бежал аж до самых складов, ни на минутку не останавливаясь. Хороший человек у себя такое держать не станет, это точно.
Осматривается Игнат, а потом морду делает грустную. Тоскливую. Вот чтоб точно поверили.
- Ну и ладно. Мое дело маленькое. сказали - передал. Я ж не дурак. Я ж понимаю.
Горбится Игнат, разворачивается, к дверям идет. Да еще кашель, как назло, накатывает. Как на улицу выкатывается, так к стене прислоняется, дохает. До аптеки сейчас идти, караулить опять.
А ведь вот оно, убежище-то дохтурское. Руку протяни - и сцапаешь.
Медленно-медленно Игнат плетется вдоль длинного склада, нога за ногу, идти не хочется, но надо. Небось, дамочка-то от аптеки ушла уже...

Ковылял, под ноги себе смотрел, мысли думать не хотел, а они сами в голову лезли. Это же сколько деньжищ можно себе загрести, за одного-то дохтура? Почитай, целую аптеку купить можно. Докторам Игнат все одно не верит: невыгодно им, когда добрый человек здоров, на поклон не ходит, денег не носит. А вот если лекарства себе купить, да дом большой, да в том доме все щели позатыкать... И всего-то цены - один дохтур. Неизвестно еще, чего он сотворил, что так уж Каины разбегались! Небось, и не дохтур вовсе оказался, а душегуб какой. А ежели он душегуб, значит и выдать его - дело нужное, общественно полезное.
Под ноги себе смотрел, шел, да Главного не заметил. Дело известное: шаг у Грифа тихий, как у кошки. Такого, пока сам не захочет, не заметишь.
Теперь решить надо: говорить или не говорить. Вот как бежал докладывать, не сомневался, что сказать надо, если и не решат сдавать, то хоть наградят. Игнат, он верность братии блюдет, поперек братии идти не хотел. Только теперь вот разворот другой: Бритва ровно заявил, мол, не будет братия Рубина сдавать, и вокруг все пусть и для вида, но согласились. Теперь по-иному сделать - против них пойти, и против Главного, значит, тоже.
Главный-то, почитай, тоже лицо подневольное. Если уж решили все, он поперек не пойдет, бунта забоится. И вот не имеет Игнат против них ничего, но своя рубашка - она к телу ближе.
- Новости приносил. Бритве рассказал. Он велел ровно сидеть, да не делать ничего. Вот, обратно иду, рыбачить. Урожай сегодня не тот, что вчера, но где то вчера, а где мы.

Гриф - он не как эти, он нормальный мужик. Понимающий. Своих в беде не бросает. Игнату другого Главного не надо. А только правду он говорит: если кто Песчанку подхватит, того на улицу гнать, перед тем двери запирать. Лучше уж одному подохнуть, чем всем и за компанию. особенно когда ты - внутри, а Она - снаружи.
Если так подумать, всяко Игнату выгоднее с Грифом не ссориться. Вдруг не заболеет, а на порог все равно не пустят? И потом: отмолчится он сейчас, а на складе Бритва все и выложит как на духу. И что будет? Что Игнат сокрыл да сокрылся. Отсюда что следует? Что веры ему нет, а подозрений должно быть в избытке. Нужно ему это? не нужно ему это.
- Да в такой час, коли не порыбачишь, так у разбитого корыта и останешься. Если уж подыхать, то с животом набитым, да с деньжатами в кармане, верно я говорю? И так Бритва заработать толком запретил, по мелочи придется перебиваться.
Голос Игнат понижает, к Главному ближе придвигается.
- За постояльца-то местного Каины денег отвалить готовы - ух! Я таких цифирей-то не знаю, а тут все сразу, денег небось чемодан выйдет. Тысячами меряют, десятками! А Бритва и говорит - нет, мол, дохтур здесь один и негоже нам с ним ссориться. Ну и я чего, я не ссорюсь. Но если Песчанку подхвачу, пойду к этому дохтуру лечиться, пусть он меня спасает.
Кулаком потрясает, злой до чертиков, а потом соображает добавить.
- И о том не я один знаю. Слуги Каинские по всем знакомым новости разнесли. Поберегся бы ваш дохтур, не мы, так кто другой сдаст.

Нет, Гриф - он, конечно, толковый, но мерить привык своей меркой. Это ж кем надо быть, чтоб самих Каиных с простыми бандюганами ровнять? У них же денег - куры не клюют, они ж на золоте едят и спят на золоте, как зверь дракон из городских сказок. Что им - тыщ пятьдесят? Игнату, вон, когда невмоготу, последние монетки нетрудно отдать за пилюли, а тут семья такая богатая, а давиться за копейку будет? Да кто ж в это поверит!
Другое дело, что прав Гриф: не надо было всем рассказывать. Есть ведь и дураки, кто к самому Рубину пойдет. И что он им даст? Замотает и температурку замерит? Нет, торопиться надо, да гарантии себе устроить. Скажем, вот: сказать, что знает, где Рубин иногда бывает. Не выгорит - так и не в обиду, невелики труды... Но о том трепать лишний раз не след.
- Так понял я, - Игнат кивает. Если предупредят Рубина, так ясно станет, кто его прикрывал. Ох, огребет Гриф от Каиных... А когда Гриф огребает, тот, кто его под монастырь подводит, долго слезами горючими плачет. Надо так: сперва перед ним себя защитить, потом перед Каиными найти заступника, а уж потом делом заниматься. И деньги не сразу показывать, рыбачить на карманах чужих еще хоть пару дней.
- Я вот что подумал, - Игнат прокашливается, по сторонам оглядывается, да так и замирает со словами не вылетевшими.
Помяни черта...

Откачнулся от Игната Гриф - легонько, на полшага. Не зашли парню его рассуждения, на всей морде это от такенными буквами написано было, с того берега видать. Слишком уж денег парню хотелось.
И что ж они жадные все до денег, что оно так глаза застит?
Гриф и сам денежки любил - ну, приятно же, когда всё, что захочешь, будет в лучшем виде - но так, без фанатизма. С ними хорошо, но так и без них не сломается. А эти...
- Скорее молодежь меня просвещает, - развернулся к Рубину улыбчиво, Игната из поля зрения не выпуская. - Ты откуда такой красивый, дохтур? Кошке какой не по нраву пришелся или на лестнице споткнулся-упал?
Выглядел Рубин, конечно, так, что краше в гроб кладут. Ободранный весь, в крови, перепчканный, злой, хоть сейчас в братию дежурным пугалом бери. А с другой стороны - времена нелегкие, может, за еду с кем подрался.

Уу, шкаф двустворчатый с антресолью, пожаловал, куда не ждали!
Ну как, как с такой ужасной харей можно вообще делать вид, что людям помогаешь?! Душегуб он, самый настоящий! Вон, даже сам признается, стыда вовсе не имеючи! Патрульных бить!
Вообще говоря, против того, чтобы бить патрульных, Игнат ничего не имеет. Гады они все, подлизались вовремя к Сабурову и думают, что все можно. Главные они теперь! Ага, щаз. Та же сволочь, только в профиль. Но ведь не за патрульного избитого Каины так на Рубина ополчились. Нет, дело ведь куда серьезней, точно же.
- Ну, пойду я, а? - морду делает такую чтоб нетерпеливостью отдавало. - Рыба сама себя не выловит, а день уж за половину перевалил. А жрать-то надо.
И правда, порыбачит он. Насветится, да не как раньше, а чтобы заметили. Чтоб тикать пришлось. Тогда вроде как и не виноват будет. А потом разными путями можно к Каиным добраться. Есть здесь одна дуреха, та, которая все гостей принимает да кормит. К ней в дом пробраться можно, только рожу сделать жалостливую. Оттуда - через окно, потом бегом до Горнов и бегом обратно. И не заметит никто. Спросят, где был - так, спал в тепле, к ночи готовясь, да и проспал все на свете.
Косится Игнат на Грифа. Все хорошо - только бы отпустил...