Выход актёров был непримечателен. Куда больше внимания было обращено на последующее действо.
Несколько Клювоголовых окружили плотным кольцо худощавого актёра в чёрном трико и белой маске. Под ногами последнего угадывалась та же маска, но остальное тело её было скрыто под саваном, покрытом кроваво-красными пятнами, что при игре теней в таком же кровавом освещении, нагоняло страх. Страх перед неведомым. Страх перед тем, что совершенно внезапно выныривает пред тобой из темноты и мёртвой хваткой сдавливает горло, перед этим задав иронический вопрос: "Ну что, доигрался?". Страх... смерти?
"Да. Именно этого" - понял Ноткин.
- Что думаешь? - послышался над ухом шёпот Спички.
Чем дольше Ноткин глядел на то, как окружённый актёр дёргаными, страдальческими движениями, пытался вырваться из окружения Клювоголовых, тем яснее становилось ему то, что свой смысл он нашёл. Свой, для себя самого. Для другого - другой.
-...Хрен его знает, - прошептал Ноткин в ответ, лишь слегка повернув голову в сторону Спички, - Я, например, понял только одно. Я понял, что этот круг Клювоголовых - смерть. И смерть неизбежна. Поберечься надо...
Перед смертью не надышишься, как неоднократно говаривали разные люди, знакомые Ноткину. На душе стало гадко - а ведь и в самом деле, рано или поздно понесут на Кладбище.
Но только не сейчас. Это не желание, а намерение. "Не возьмёшь, падла... Сейчас - не возьмёшь..."
- Только вот Клювоголовые вечно так стоять не могут. Разойдутся. Либо им надоест пялиться на страдания этого худышки, либо кто-то разорвёт этот круг снаружи, - шёпотом дорисовал пантомиму Ноткин. Так, чисто для себя, и чтоб Спичка услышал. Хотя, что ему - редко дело было, чтоб Ноткин видел пацана унылым.
Театральная атмосфера была прервана широко распахнутыми дверями, и Ноткин увидел застывшую на пороге Капеллу, запыхавшуюся, растрёпанную. Было мало похоже, чтобы она искала атамана, чтобы сделать ему выволочку за введённое в Крепости осадное положение - Ольгимская сразу уставилась на творящееся на сцене. Впрочем, о своих делах насущных она забывала редко. "Ну, это мы ей быстро разъясним. Расскажу всё по правде..."

Пантомима кончилась, и Капелла вздрогнула, освобождаясь от колдовского морока. Вдохнула полной грудью, потому что вспомнила, как дышать.
Сегодняшнее представление было короче и проще, чем вчерашнее, но это её не особенно удивило. Вчера был пролог, завязка грядущего грандиозного действа, сегодня - развитие мысли. Короткое, хлесткое, до боли символичное и, при всем при этом, оставляющее место для толкований.
"Мечутся люди, стремясь найти выход. Мечутся облеченные властью, стремясь порвать круг и найти спасение. Мечутся те, кто хотел бы, но не может уехать, и всех держит разное. Первых - кольцо неизбежности, если угодно так думать, судьба. Вторых - долг, предрассудки и старая вражда, и топкое бессилие, и отсутствие нужных знаний. Третьих - страх, и привычка, и дома с добром, которое не оставишь просто так, и карантин, хотя поезд сегодня должен быть отходить от Станции и, наверняка, кто-то сумел пробраться в него, но речь не о них. Все они - врачи, власти, простые горожане, ищут и не могут найти.
Но всех их укроет болезнь. Уже совсем-совсем скоро..."
Она потерла лицо ладонями. На плечи вдруг навалилась жуткая усталость, и она почти силой заставила себя поднять глаза. Впервые по-настоящему оглядеть зал.
Знакомых лиц было много.
Виктор, Ноткин, Спичка, брат... Где-то в полумраке над залом мелькнул сиреневый фрак маэстро. Капелла вздохнула. Она не была рада видеть Влада, предпочла бы не встречаться и с Ноткиным. Не хотелось слушать оправдания, в сотый и тысячный раз внутренне воя от бессмысленности детской войны, не хотелось смотреть в глаза, потому что тогда она была бы просто вынуждена его простить и с ним согласиться. А вот со Спичкой она бы с удовольствием поговорила. В конце концов, он был одним из немногих ещё не опрошенных по делу Исидора, к тому же если кто и рисковал заразиться прежде всего - так это он.
Веселое племя, не удержишь на привязи, не отговоришь от безумств... Она выпустила ручку двери, которую всё это время сжимала, даже не осознавая того, и отодвинулась от дверей в тень.
Подходить к мальчишкам и прерывать их разговор она не собиралась.
Куда надежнее было просто подождать.

Почему же здесь было так много детишек? Двое пострелят стояли неподалёку и тихо перешёптывались. В темноте было не видно, но, кажется, всё знакомые лица были. И верно - довольно громко окликнул Капеллу мальчик-лазутчик, добровольно когда-то покинувший Многогранник. И наследница Ольгимских была здесь...
"Когда они все так полюбили театр?" - Виктор поискал глазами Бессмертника, - "И когда он стал пускать их на порог?"
Впрочем, страхи имели свойство уходить, предрассудки, если они не укреплялись, - упраздняться. К тому же, ребятишки успели сильно повзрослеть с тех пор, как Виктор в последний раз интересовался тем, что происходит в их царстве. Вот и Виктория уже не несмышлёное дитя, а прекрасная юная девушка, ещё не совсем даже похожая на мать в её годы.
Так что, уйти сейчас? Театр мог бы стать превосходной площадкой для переговоров и свиданий, только искать с кем-то встречи здесь Каин сейчас не хотел - он и так сегодня исходил больше, чем следовало бы. Обычно-то носа не казал за двери своего дома, надо же. Напрасно многие винили его в том, что в стенах храма Мельпомены Виктор искал встречи с Ниной - глупцы, полагавшие, что в каждой встречной женщине вдовец видит призрак возлюбленной. Ерунда какая. Сколько можно опровергать это?
Над сценой медленно тускнели огни, унося вместе с собой умерший в муках день. Постепенно улетучивалось ощущение священнодействия, которое невольно окутывало каждого во время пантомимы. Каин всё смотрел на сцену - смотрел, смотрел, до слёз в глазах, пока не приходилось отводить взгляд, чтоб не ослепнуть. Он знал, что уходить пока рано.

- Э, погодь, Спичка, не в ту степь пошёл, - мотнул головой Ноткин, - Убийца - это убийца, его убить тоже можно. А вот смерть - нельзя. Ну, ты понял, надеюсь, - Атаман решил не залезать в цепь размышлений типа "убийцу убить можно, а смерть нельзя, но смерть - это тоже убийца, только тот, которого убить нельзя", - А предупреждают нас элементарно из-за того, что знают: в любом случае мы рано или поздно помрём. И скорее всего - из-за болезни. И ничегошеньки мы с этим сделать не сможем. Убежать можем. Эпидемии избежать - сможем, так ведь рано или поздно найдёт на нас управу.
Ноткин поднял глаза к потолку. На душе стало ещё гаже, словно кот насрал. Только вместе с отвращением грызло Ноткина сожаление о том, как коротка может быть жизнь. Если каждую ночь люди не от старости умирают, а от ножа...
"ХРЕНУШКИ!"
Пробилось внезапно. Мысленно Ноткин клялся себе, что перенесёт всё - и эпидемию, и войну с Грифом и хановскими шавками. "Всё переживу. Слышишь, падла?.."
Как жаль, что нет этого самого круга Клювоголовых! Атаман представил, с каким удовольствием он изрыгал бы эти слова в бесчувственную маску каждого из них.
Когда Спичка позвал Капеллу присоединиться к компании, Ноткин внезапно стал спокоен, как пень. "Упрямиться не буду. Если спросит - всё ей объясню. Я ведь сам этого не хотел. Я был с ней согласен. Хан же сам напал, чуть было Хромого не угробили его шавки. Так что пусть Хан сам отдувается за свои петушиные выпады"

Похоже, Ноткин все же не разделял теорию Спички - впрочем, в этом не было ничего удивительного. Но вот тон, каким он говорил о смерти, не мог не вызвать уважения. Потому что было ясно - что бы не случилось, Ноткин будет бороться до конца. А это - самое главное.
Спичка вновь перевел взгляд на сцену, где еще совсем недавно выступали Исполнители.
"Что же вы хотите нам сказать? И почему не скажете прямо? Ведь тогда нам не пришлось бы ломать голову над вашими посланиями. Или это потому, что ваше мышление слишком отличается от нашего? Может быть, для вас самих ваши послания предельно просты - а это только мы такие непонятливые?"
Но стоило появиться Капелле - как Спичка тут же забыл об Исполнителях, спеша обнять друга.
- Я был занят, - коротко ответил Спичка. - Потому что в город пришла беда - и наверное, ты уже об этом знаешь.
Говорить о несчастной собаке не хотелось. Не хотелось вообще вспоминать эту сцену.
- Ты не видела Ласку в последнее время? - поспешил он сменить тему. - Она все так же болеет?

Представление завершилось. Можно было бесконечно гадать над символами, что Марк, и его маски, любезно предоставил предупреждения или насмешки для. Но, лучше всего, было дождаться следующего дня. Узреть, что принесёт он, и тогда уже действовать.
«Если дело будет совсем плохо, лучше и вовсе не покидать дом лишний раз. И, само собой, держаться как можно дальше от заражённых районов. Как можно дальше. Кто знает, как передаётся эта болезнь? В прошлый раз, пока Бурах не переломил судьбу города в лучшую сторону, лишь осторожность спасла жителей. Болезнь была побеждена. Изучена? Нет. И, что бы там ни говорили, сейчас на, скажем так, большой сцене, ключевые роли играют – Артемий, Самозванка и… И всё же Оспина. Она более, чем живой свидетель. Если верить слухам. А я им, по каким-то неизвестным мне причинам, верю. Наверно, засиделся в Степи».
Осмотревшись, Влад убедился, что все поглощены своими делами, и можно удалиться почти незамеченным. А то и вовсе, словно тень. Дети общались друг с другом, Виктор сам с собой.
«Бедный Виктор совсем сдал. А я ещё Отца ругал за его пьянство. Он, хотя бы, в здравом уме. Ну… более-менее».
Единственный, кто был заинтересован всем по эту сторону, был сам Марк. Но избежать этого всевидящего ока было сложно, а дела ждать не могли.
Примерно прикинув, что убежище Артемия там же, где и ранее Исидора, Влад выпил пару добрых глотков Твирина для бодрости духа, который несколько давал сбой, встал и спокойным умеренным шагом отправился к выходу. Дверь предательски скрипнула. Хотя, это могла быть и половица. Или сам густой воздух мистического Театра. Влад чуть сморщился от этого, слишком громкого, как ему виделось, звука и вышел.
>>>>Убежище Бураха

Капелла дернулась.
Виски вдруг прошила острая боль - вряд ли вызванная переутомлением, скорее похожая на то, что она испытывала при редких страшных видениях. Страшных настолько, что происходящее в них пробивалось не только в сознание, но и в тело, отдавалось в затылок, становилось дрожью пальцев и соленым привкусом на языке.
Такое случалось редко, исчезающе редко, но всё же боль была знакомой...
Только сейчас видение не пришло - ни страшное, ни какое-то ещё. Голос Спички смазался в ушах, и зал поплыл перед глазами, норовя встать на дыбы и опрокинуться на неё сценой и фресками, людьми, темнотой и светом прожектора...
Капелла качнулась. Удержалась за плечо юного следопыта - не всей силой, не потому что падала и должна была за что-то ухватиться, а потому что в ускользающем мире ей нужно было что-то твердое. Что-то, материальность чего она могла почувствовать в руках.
Театр, вздрогнув, встал на место. Пол снова оказался под ногами, потолок над головой. Только в ушах звенело и к горлу подкатывала горькая тошнота... И слабость. Слабость во всем теле.
Капелла прижала ладони к вискам. Она чувствовала себя странно, словно то неназванное, что посылало видения Хозяйкам, хотело что-то сказать ей, но передумало в последний момент. Боль, предваряющая видение, пришла. А вот само видение - нет. И это было жутко и неприятно.
- Прости, - сказала она, зная, что даже не услышит ответа. - Мне нехорошо...
Ей нужно было задать сотню и тысячу вопросов, но сквозь звон в голове она вряд ли могла это сделать. Ей вообще впору было сесть на пол и не шевелиться, позволяя организму прийти в себя.
- Зайди завтра, хорошо? - она коснулась плеча Спички, заглянула ему в глаза - не провожай меня, пожалуйста, - говорил этот взгляд.
Медленно, ведя в воздухе раскрытой ладонью, словно надеясь ухватить за него в случае чего, Капелла направилась к выходу.

------>"Сгусток"

Она всегда стояла за его спиной. И сейчас, властно касаясь его плеча – мертвая, и тогда, беззвучно шурша темно-синим платьем, – пышущая жизнью и безумными стремлениями. Незримым спутником Она преследовала измученного тоской мужа, не позволяя ему сломаться под натиском невзгод. Она поддерживала его, придавала сил в трудные времена, нашептывала ему на ухо правильные советы... Виктор позволял себя вести в нужном направлении, будто покорная марионетка... нет, Виктор не был марионеткой, а Нина – бездушным кукловодом. Младший из братьев всегда был по сути ведомым, и супруга лишь подталкивала его к верному шагу, но никогда не управляла им.
Жалость во взглядах зрителей вызывала в Хозяйке отравляющий праведный гнев. В темных бездонный глазах вспыхнуло всепоглощающее алое пламя, так свойственное Ее чарующей демонической натуре. Безразличие к супругу Она принимала спокойнее – оно дарило Виктору блаженное отдохновение... женщина успокоила царственный нрав, когда десяток ненужных глаз скрылись в темноте улице.
- Маэстро меня простит, - прошептал дух, и этот шепот словно эхом отразился от опустевших стен Театра. Медленной поступью Алая Хозяйка обошла сцену, на которой теперь не осталось ни единого актера, и медленно поднялась по хлипкой лестнице. Фреска Города ореолом обрамляла Ее призрак. Повелительница, Кровавая колдунья вновь и вновь владела степным поселением, хоть теперь и невесомо – едва касаясь умов его жителей своей неосязаемой ладонью.
Белая кожа, черные, как сама ночь, волосы, тонкий изгиб бровей, стройный стан – казалось, будто Нина сошла со своего величественного изображения, нарисованного небезызвестным художником, но... что-то не так. Что-то не то. Она не была похожа на безжалостную кровожадную ведьму, которую помнили чужие люди. Умная властная женщина – немного колдунья, капельку жестокая, чуть своенравная... настоящая Алая Нина, истинная. Такая, какой Она была при жизни. Или такая, какой Ее помнил Виктор.
Театр стал Ее престолом.
- Виктор... – словно шелест листьев за стенами здания пронесся Ее голос. Исчезая, Алая протянула изящную ладонь к мужу. – Защити мое создание.
Вместо ее силуэта на сцене остался лишь черный саван с кроваво-красными нитями...