Паника. Паника охватила беспокойный разум Петра. Он чувствовал, что если сейчас что-нибудь не сделает, тогда его тело будет висеть в петле. Паника. Три дня иссекли, три дня, которые он просил, чтобы закончить проект... они кончились! Кончились, как твирин сегодня утром. Да, эти неограниченные запасы, которые Петр хранил на черный день, иссякли за три чертовых дня, которые он совсем не помнит. Да, он провел их в забытьи, погруженный в собственное творение. Но теперь он же понимает, что все кончено. Пятница. Та самая пятница, в которую все должно закономерно завершиться! Петр судорожно срывал со стен чертежи Холодной Башни, сворачивал их и засовывал в небольшие тубусы. Бежать... Бежать... нет, это не выход. Выход другой...
Петр хватает тубусы с чертежами и выглядывает на улицу. Сколько солдат... на улице только четыре часа ночи... Петр разворачивается. Его взгляд упирается в маску Исполнителя, внутри все сжимается, голова продолжает навязчиво требовать себе твириновых галлюцинаций. Одна бутылка... есть... осталась последняя, одна-единственная. Петр уверенно осушает ее несколько огромных глотков и одевает маску. Да, спустя обещанные три дня его сделали-таки распорядителем кремаций. И первая кремация, которую он совершит, будет...
Петр стремительно пробирался по мосту в одежде Исполнителя. Их не трогают, их опасаются. Да и кроме солдат, его никто не видел (в такое-то время!). Страшно... страшно, да, совершать кремацию. Сожжение.
Лестница. Лестница в Небо, очередное упоминание о том, что Петр был глуп и самоуверен, возвышалась над ним и смотрела с таким омерзением, что Петр невольно бы схватился за голову – да балахон Исполнителя такой роскоши не позволял, рукавов и в помине не было.
Петр уверенно, хоть и слегка покачиваясь, бредет к Лестнице. Здесь его прах уйдет в землю.
«Я не дойду до Башни. И не поднимусь на нее. А так хотелось слететь объятым пламенем с самой высокой точки любимого Многогранника... остаться душой там. И сделать так, как сделала Ева».

Петр умеет пользоваться зажигательными смесями. Еще с института, когда брат его научил кидать «шутихи» в дом ректора. Петр сжигает прелую траву, подкидывает ветошь, но к костру не подходит. Он собирается сжечь себя вместе с камнем... Глупая затея, но все-таки тогда он погибнет со своим творением. Петр уверен, что на том свете ему это зачтется.
У Стаматина дрожат руки, он едва ли не рыдает от страха и безысходности, иногда под маской слышны нервные смешки. «Я ей не дамся, я ей не дамся...» - твердит себе архитектор, раздувая огонь своим же балахоном. Тот вспыхнул, но Петр потушил назойливое пламя сапогом – еще рано. Он должен все устроить.
Почему Петр совсем не думает о своем брате? «Ненавижу... он предал меня... он... нет, я не понимаю... запутался... брат...» Петр отворачивается от костра и опускает «коготь» Исполнителя. Он растерян и подавлен. Страх сковывает его так же, как и неизвестность. Что будет там, на том свете? Правду ли говорят кругом? Там лучше? Но как же брат?
«Он к тебе не пришел. Он забыл про Петра, ему до тебя нет дело, дурья башка!»
Петр в последний раз обходит свое творение. Он качается из стороны в сторону – туда-сюда, туда-сюда... Так скоро выпитая бутылка твирина разрушает его рассудок по частям: сначала слабый разум, затем сильную душу. Петр в последний раз... в последний раз... он видит небо, Лестница может помочь ему взобраться к самым небесам. Петр обходит лестницу с другой стороны, направляясь к основанию, чтобы подняться ввысь и погибнуть в полете. Так сделала Ева? Ева всегда была умной женщиной... Он взойдет на самую верхнюю точку и рухнет прямо в костер. И тогда его душа останется навеки в этом Городе. Но нет, ноги подкашиваются. Он не доползет до высоты. Низменное существо.
«Петр, стой...»
Кто-то шепчет, Петр не слышит, бредет дальше, на обломленную плиту, которая стала символом завершения первой стройки...
«Петр, посмотри на меня...»
Тяжело не слушаться. Стаматин оборачивается, смотрит несчастными исполнительскими глазами на... это же Даниил... да, Даниил пришел сюда.
- Даниил... Ты не здесь, нет.
Петр снова достает из-под балахона бутылку с зажигательной смесью.

Петр смотрит на Даниила пристальным взглядом, будто пытаясь понять, видение это или нет? Опасен ли он или нет? Его... его могла послать Инквизитор.
Бакалавр стоял перед ним, всем своим видом показывая, что он не сделает Петру ничего плохого. Коктейль Молотова угрожающе плескался в дрожащей руке архитектора, Петр не решался ни опустить бутылку, ни бросить ее на землю (тогда конец будет неизбежным).
- Ты пришел, Даниил. Пришел посмотреть, как мои останки станут частью земли? – голос звучал тихо и гнусаво, да еще и заглушался маской. Под балахоном еще две бутылки с зажигательной смесью и чертежи. Не только злополучного Многогранника, но и того самого нового проекта. Петр понял, что ему больше никогда не создать что-то более великое, чем Многогранник. Так к чему все эти попытки?
«Давай поговорим... Опусти бутылку...»
Петр не шевелился. В протянутой руке продолжала плескаться зажигательная смесь, а Стаматин вдруг начал издавать нервные смешки – все, началось. Судороги прошлись по телу, а тихий смех снова затух.
- Поговорим, Даниил? Ты разве не хочешь остаться частью этого Города? – Петр тряхнул рукой, несильно, но даже такое движение могло стать фатальным для двух молодых людей, явившихся с утра пораньше к Лестнице в Небо. – Смерть – это не самое худшее, что может произойти с человеком... жить с такой ношей гораздо труднее, чем умереть, Даниил. Ты мне веришь? – Петр двинулся к нему, схватил свободной рукой Бакалавра за плечо. Пальцы сжимают его кость, а ногти впиваются в змеиную кожу. – Дайте мне синего пламени! Принесите мне этого пряного спирта! Я хочу сгореть в небесном огне! – бутылка с зажигательной смесью прямо возле лица Даниила, маска Исполнителя так близко, очень близка, а из-под нее доносится голос обезумевшего Петра, обезумевшего и потерявшего всякую надежду.
Петр резко отстранился. Паника возрастала. Истерия. Страх. Дрожь в ладонях. Коктейль Молотова жжет руку. Он едва ли не выпускает из руки бутылку, но вдруг сжимает в руке его сильнее и отступает спиной назад, пару раз спотыкается, но не падает, нет. Он уверенно шагает дальше.
- Синего пламени... волшебного зелья...

- Ты не понимаешь, Даниил. Молчи! Ты не понимаешь, - пальцы Бакалавра обхватили бутылку с коктейлем Молотова, отчего Петру стало гораздо спокойнее: ему совсем не хотелось отлететь на тот свет раньше времени. – Башня... Башня – это пик, больше ничего не будет.
Петр не отрывает взгляда от глаз Даниила, которые будто убеждают его не делать глупостей. Вернее нет, они убеждают Петра в том, что он сам не сделает этого. «Подожди, Петр, не делай этого. Подожди еще немного, и ты полетишь ввысь, а не бросишься глубоко в землю, надо только переждать».
- Это НАШ пик, Даниил. Нам осталось только сгореть, мы оба создали нечто, мы с тобой непризнанные гении, нам пора покинуть Землю... нет, нам пора предаться ей, опуститься под все эти земляные плиты, отправиться кормить землю...
«Червей...» - снова смех, такой хриплый, будто он вдоволь уже надышался дымом, будто смола осела в его легких. «Мы отправимся кормить червей?»
Сердце стучит в бешеном ритме, невозможно остановить возрастающее волнение. Он не сможет сделать этого сейчас, архитектор прекрасно понимает, что не готов рассыпаться прахом у основания лучшей из своих Лестниц. Ногти впиваются в стекло, пальцы белеют, костяшки выпирают – напряжение, сильное напряжение. В висках пульсирует кровь, это больно и неприятно, но Стаматин терпит эту легкую боль, дыхание, хриплое дыхание раздается из-под «когтя», оно сбивчивое, судороги проходят по телу.
- Ты не знаешь, что я построил. Ничего лучше я уже не создам. Слушай меня, Даниил. Слушай. Я пытался. Твирин помог мне вспомнить все то, что я забыл за долгие годы любованием Многогранником. Но я так и не могу понять. Это невыносимо, Даниил. Я иссяк.
Где-то глубоко-глубоко в душе Петр признавал, что он трусит, что это все – одно большое представление достойное маски Исполнителя и театра на Шнурочной площади. Спектакль, проводимый без единой репетиции, который вот-вот подойдет к своему закономерному финалу. Петр забыл слова, а суфлера поблизости нет. Ну какой из архитектора актер?
Петр сильнее сжал стеклянное горлышко и вдруг опустил руку, передавая зажигательную смесь в руки Бакалавра. Вот, казалось бы, уже все закончилось, Петр успокоился, но как же... «Твирин будет гореть сильнее... он вознесет меня на неизведанные вершины».
- Да, Даниил... мне нужен твирин. Мне нужен твирин, дай мне его. Дай мне моей дымной, пахучей смолы! – и вот теперь Петр хватает его свободными руками. Интересно, Даниил знает, что этот коктейль – далеко не последний, что есть у этого архитектора с собой.

Отредактировано Петр Стаматин (2011-07-23 19:11:20)

- Ты хочешь помочь мне? Принеси мне твирин, Даниил! Я сгорю в этом небесном огне! Но сначала я хочу тебе кое-что рассказать. Лучше тебе, чем ей... – голос дрогнул, Даниил снял дрожащую руку архитектора со своего плеча, Петр послушно опустил ее. И отступил назад. Делает шаги назад, он буквально плыл по земле: его шаги были медленными, да и не заметными под длинным балахоном, который явно был ему не по размеру. Петр разворачивается спиной к Даниилу, он выглядит таким сутулым и усталым, но это все мираж, который создает его новый костюм. – Помочь себе? Мне поможет твирин. Я освобожу себя, освобожу свой гений, принеси только твирин. Нет, молчи, Даниил! Слушай меня. Слушай внимательно. Я тебе все расскажу. Расскажу тебе, что же за Существо я создал...
Петр снова резко разворачивается, из-под маски снова доносится нервное сбивчивое дыхание. О, как трудно описать состояние архитектора, когда твириновые галлюцинации отпускают его сознание, уступая место банальному безумию, порожденному страхом. Страх имеет над нами более власти, нежели надежда. Надежда у Петра постепенно угасала вместе с рассудком, которым овладевали ужас и паника.
- Когда я учился на архитектора, я ничего не создавал... только внимательно наблюдал и ждал своего часа. Со временем я стал понимать, что дом... Дом – это такое скопление линий и лучей, плоскостей и температур, в которое можно поместить душу, Даниил! Я говорю тебе, не человеческая она, нет. Я никогда ее не знал, я лишь чувствовал, что могу создать нечто, что станет для этой Души золотой клеткой, но... мне никто не верил, кроме брата. Никто. Я был для них бездарем и сумасшедшим... И только Дикая Нина дала мне все то, что я жаждал: рабочих, которым нужна эта Душа, место, поддержку...
Петр внезапно замолк, коснувшись рукой маски. Становилось душно, пожалуй, от волнения. Дышать все тяжелее, горло будто сдавливают крепкой веревкой, словно петля наброшена на шею Петра. Он невольно хватается за нее, словно стремясь сбросить. Но вот этот странный приступ отступает, Петр продолжает говорить:
- Ты был в Многограннике, Даниил? Ты пребывал в том царстве безумия, которое устроили себе там дети? Нет, ты не был там. Ты был в Башне, но ты ничего не мог увидеть. Я не увидел. Я не знаю, что я создал, Даниил. И я этого никогда не пойму. Я схожу с ума от мысли, что дети... эти жалкие отвратительные существа!... что они знают о моем дитя больше меня. Этот... Каспар... сынишка Нины... возомнил себя королем Холодной Башни, но он даже не представляет себе... Даниил, принеси мне твирина. Дай мне синего пламени!

- Мою мечту? – Петр поднимает голову и делает глубокий вдох. – Ты знаешь, какая у меня мечта? – с искренним удивлением спрашивает он. Петр сам не может понять: а была ли у него вообще хоть когда-нибудь мечта? Или все это – лишь пустые амбиции, удовлетворенные с помощью брата и Нины?
Бакалавр держит перед Стаматиным твирин. Рука Петра невольно тянется к живительному зелью, хватает пальцами воздух, приближается к бутыли, которая так манит архитектора... И вот, пальцы смыкаются на горлышке этого сосуда. Петр тянет бутылку на себя и вырывает ее из рук Даниила Данковского, снимает маску Исполнителя (опухшие от безумных слез веки, еще более красные белки глаз, сеточки лопнувших капиллярных сосудов, дрожащие сухие губы, изогнутые и страшной, даже жуткой, ухмылке, которая иногда преображается, придавая лицу напуганное выражение...). И что в следующий момент делает архитектор с тем, чему за последние десять лет столько раз продавал душу? Стал с ног до головы обливаться из этого сосуда, особое внимание уделил именно голове, иногда делая небольшие глотки.
- Мне без твирина страшно было гореть, Даниил. Не хотелось мне кормить землю. А пары твирина вознесут меня высоко над землей, в запредельные сферы!
Петр поднял голову к небесам, к хмурому небу, что было пропитано запахом твири – страшной, но в то же время прекрасной травы. Тучи и облака, они сгущались над городом, сгущались именно над Лестницей в небо. Они медленно плыли прямиком к Многограннику. Опасность поджидала Петра.
- Нина помогла моей мечте осуществиться, Даниил. Именно Нина подарила мне этот шанс. Взгляни на Башню! Это мой предел. Я так люблю эту чертову Башню! Я даже... даже хочу забрать с собой чертежи. Смотри, они со мной, - Петр достал из-под балахона тубус с расчетами и чертежами, который все это время оттягивал внутренний карман этого маскарадного костюма, в то время как бутылки с коктейлем Молотова висели на импровизированном поясе в виде обыкновенной веревки. Зажигательная смесь была прикреплена за горлышко, то есть любое неловкое движение могло привести к «большому буму». – Смотри... Видишь... догадался прихватить чертежи своего детища на прощание.

Бутылка опустела практически мгновенно, облив не только Петра, но и Даниила, который так некстати принял на свою голову львиную долю опасного настоя. Пальцы Бакалавра сомкнулись на тощих костлявых запястьях дрожащего всем телом архитектора. Страшные судороги сковывали его движения, нервное подергивание пальцев, которые вдруг легли на предплечье Данковского и стали впиваться уже в его кожу, оставляя следы от ногтей, ясно указывало на то, что Стаматин был на пределе.
- Меня... и тебя...? Ты веришь в это, Даниил? Ты серьезно веришь в то, что... Инквизитор оставит ее в покое? Мою дорогую Башню... Нет, эта змея снесет ее при первой же возможности! – отросшие погрызанные ногти сильнее впились в кожу Бакалавра, еще чуть-чуть – и пойдет кровь. Петр не верил то, что Башня будет жить, но... вдруг он понял, что если случится то, что он запланировал, не останется ничего, что могло бы напомнить об архитекторе Петре Стаматине.
Руки Бакалавра уже начали вытягивать из слабых пальцев черный тубус с рулонами ватманов, это было достаточно легко, учитывая, что Петр совершенно не сопротивлялся ему.
- Забирай их, Даниил. Все равно никто ничего не поймет в них, ни Она, - Петр невольно морщится, - ни ты. Только осторожнее, не то загорятся... тубус в твирине. Ты видел, кстати, как горит твирин? Это настоящий фойер-верк! Темно-зеленый, густо-синий, алый, черный огонь! Хочешь увидеть все это, Даниил? Сейчас...
Петр вдруг замер на месте, в последний момент сильнее вцепившись пальцами обеих рук в тубус.
«И она забудет тебя...»
Башня? Меня? Отца своего забудет дитя мое?.. В глазах Петра мелькнул гнев, такой несвойственный этой ранимой художественной натуре...
- Она меня не забудет, Даниил. Она никогда меня не забудет. Там, в этой золотой клетке, томится Душа, которую я любил всю свою жизнь! И она меня любит, слышишь, Даниил?! – Петр крепко сжимает собственные чертежи. Похоже, он внезапно передумал отдавать чертежи. Отдаст – забудет. Да и Даниил... «Да как ты мог только подумать об этом, Даниил?!» В глазах Стаматина - отчаяние, смешанное с озлобленностью и непониманием. Пальцы так сильно держат чертежи, что заметно белеют костяшки. Тело содрогается. Предел близок.

Лицо Петра менялось на глазах. Сначала широко распахнутые от удивления и осознания собственной беспомощности глаза стали выглядеть еще более жалко, чем прежде, после чего во взгляде промелькнула жгучая ненависть к Даниилу, который так настойчиво топтал все, к чему стремился в своей жизни Петр – к признанию. «Да ты просто жалок...»
Тишина становилась невыносимой, Стаматин не знал, как ответить Бакалавру, но в душе у него все кипело. «Не ожидал я этого от тебя, Даниил...» - в мыслях прошипел архитектор, с особой озлобленностью глядя на своего друга. Мечущийся взгляд, дрожащие веки, покрасневшие глаза, изогнутые в ужасе губы, взмокший от напряжения лоб... Петр был на грани.
- Она меня любит, Даниил! Я создатель! – «Но я и вправду не смог понять, что создал... Это невыносимо...» Петр выхватывает из цепких пальцев бакалавра тубус с чертежами, но тут же оказывается сжатым в руках Даниила. Хруст кости заставил Петра завестись еще больше. – Не смей говорить мне этого! Ибо ты такой же. Ты не смог спасти свое творение, а я смогу! – снова на его губах появляется кривая озлобленная усмешка, Петр прищуривается. – Кто ты такой, чтобы говорить мне, жалок я или нет! Ты не пережил то, что пережил я! Я сожгу чертежи вместе с собой, Данковский! Сожгу, ты слышишь? Никто не смеет говорить Петру, что он не создатель!
В гневе Петр очень походил на Андрея, особенно голосом, в котором, как и у брата, вдруг зазвучала сталь, он окреп. Вот, наконец, и можно было увидеть сходство двух близнецов, что всегда казались настолько разными! Все происходило точно так же, как и лет двадцать назад, когда брат не оценил рисунок Петра. Вот тогда младший взорвался точно также.
- Я создал ее! Это моя Башня! – Петр вырвался из лап Бакалавра, достал чертежи из тубуса и, продолжая нервно посмеиваться, прижал их к себе. Судороги становились сильнее, будто внутри бурлила лава, которая вот-вот вырвется наружу – и тогда вспыхнет все. «Все загорится этим волшебным синим пламенем».
Плечо сильно ноет, Стаматин невольно потянулся пальцами к нему. Даниил так сильно сжимал его, что, боюсь, не скоро отойдет. Петр опускается на колени и начинает раскладывать чертежи на земле, пропитанной твирином. Потом сжимает пальцами листы и снова прикладывает их к груди. Как трудно с ними расстаться...
«Но разве этого хотела Нина?» Петр продолжал стоять на коленях на высушенной земле, он в ужасе смотрел в одну точку. «Она хотела утопию... Я не доживу до этой утопии...»
- Я не доживу до этой утопии... брат... – так жалостливо позвал Петр, словно забыв про то, что только что происходило. Пальцами он сжимал уже не чертежи, а собственные худые плечи. Вторая рука слепо водила по земле, собирая грязь и размазывая ее по полам балахона. Он продолжал повторять: «брат... брат...»

Отредактировано Петр Стаматин (2011-07-25 09:43:26)

«Ты трус, Петр... Ты всегда был трусом. Жалким трусом, который шагу не мог ступить без Андрея».
- Я не предавал утопию! Я устал, ты просто не знаешь, как тяжело нести бремя создателя, Даниил. И Башню я не предам. Я останусь с ней навсегда, - Петр замолкает, запуская крючковатые пальцы себе в волосы. Он с силой сжимает грязные спутанные патлы, и издает страшный стон, от которого становится неприятно холодно на душе. Сейчас как никогда Стаматину нужна поддержка. Он совсем запутался, заблудился среди дебрей твиревых лесов, но держался из последних сил. – Брат...? Он это переживет. Он виноват во всем этом... во всем том, что со мной случилось. Я не желаю слышать от тебя про него!
«О чем ты говоришь, Петр? Не сходи с ума, ты сам понимаешь, что Андрей сделал для тебя больше, чем для кого-либо другого». Петр это прекрасно понимал, но забирать свои слова совсем не собирался. «Да если бы он так заботился обо мне, я бы не стоял здесь!»
Петр сильнее сжимает собственные волосы, внутри у него происходит борьба с самим собой. Даниил не прав. Он ведь ошибается, правда? Петр не предает их. Не предает и никогда не посмеет предать то, что всегда было для него так дорого: Нину, утопию, Башню... брата. Брата он любил, что бы ни говорил. Только вот... а брат-то его правда любит или же...? Любит, конечно.
- А что, брат, еще можно что-то сделать? – Петр смотрит на Даниила, разглядывавшего все эти многочисленные проекты, но вопрос его был направлен в пустоту. Голос переполнен надеждой и... разочарованием? Интересное сочетание. – Я запутался, Даниил. Мне дышать тяжело, этот запах... он пьянит, Даниил. Твирью пропахла земля. А я не хочу кормить... червей... Это слишком низко. Я хочу лететь, понимаешь? Если я загорюсь этим волшебным пламенем, это же окрылит мою душу и поселит ее здесь. В Городе. Так Ева хотела. У нее же получилось, брат?
Весь этот фарс уже был невыносим, спектакль шел к концу, но Петр не хотел быстрого финала. Он растягивал представление настолько, насколько это вообще было возможно, чтобы только не возвращаться в свое убогое жилище так скоро. Петр уже сомневался в том, хотел ли он взлететь на неизведанные вершины или же стоит пока подождать... не спешить... сгореть в твирине не страшно. Страшно навсегда забыть Башню. Страшно разочаровать Душу.

Уничтоженный, раздавленный, униженный и крайне напуганный, архитектор едва ли не выл от безысходности. Дрожащие пальцы перебирали ткань плаща. Петр до крови кусал свои губы, не смея поднять головы, чтобы взглянуть в глаза бакалавра Данковского.
«Значит, я не предам утопию? Ева же не предала, она вознесла ее к вершине...»
Петр начал вставать с колен, он весь был пыльный и грязный, но кого это волновало? Ладони немного кровоточили из-за камней, на которые натыкались в процессе слепого поиска чего-то неизвестного на земле, и теперь слегка горели. Боль несильная, лишь легкое приятное покалывание. Странная печальная улыбка остается на его лице, но постепенно сползает, когда Даниил говорит про Еву:
- Не получилось? Но она же подарила свою душу Собору. Она, брат, полетела... ты тоже хочешь полететь? Со мной? Тогда отдай мне чертежи. Отдай мне мое детище... – Петр потянулся к свернутым листам, на которых зарождался Многогранник. – Пожалуйста, отдай, я избавлюсь от них. Я их сожгу.
Его неуверенные шаги к Бакалавру, его раскачивающаяся походка, его помешанный взгляд. Слова Даниила – как бальзам на душу. О да, они взлетят вместе, раз так хочет бакалавр. К самым небесам. И вот вроде он опустил руку и больше не претендует на чертежи, как вдруг хватает эти самые листы и на расстоянии вытянутой руки чиркает спичкой. Бумага вспыхивает зеленым пламенем, но горит почему-то не так быстро, как могло показаться раньше – потому что Петр поджег верхний край.
«Я уничтожу воспоминания о Башне, и тогда Инквизитор не тронет ее. Не дам ей Многогранник. Он должен стоять... Даниил сохранит Башню...» Пламя постепенно распространяется по бумаге. По крайней мере, такое ощущение появляется именно у архитектора, для которого время вдруг замедлилось. Он стоял к Бакалавру боком, но даже так не замечал его лица. Он вообще ничего не замечал кроме ароматного дыма, насыщенного запахом твири, и яркого красивого пламени.

Звон битого стекла и страшный треск вырывают Петра из мира его подсознания, этот звук действует как пощечина. «Очнись, Петр!» - архитектор широко распахивает глаза, но начинает соображать, что происходит только после того, как языки пламени стали подбираться к нему по балахону. С секунду он стоит в полном ступоре, но и этого времени хватает, чтобы зеленые искры перебрались на его волосы. Да, они горят быстрее, чем бумага, в тысячу раз быстрее, и полыхают, полыхают и издают зловещий треск. Еще несколько мгновений Петр не мог вымолвить не слова, а потом изошелся в паническом вопле, пламя подбиралось к лицу, опаляя ресницы и брови, оставляя страшные ожоги. Жар адского огня был невыносим, Петр сначала лишь пытался сбить его, но ничего не вышло, и тогда он начал в ужасе отступать, практически бегом он достиг первой ступени Лестницы в небо, шаг за шагом, сбивая с себя огонь, он поднимался по ней к небесам. Он спотыкался, падал на ступени, продолжал бежать, словно это помогло бы ему отбиться от зеленых языков, что догоняли его везде, куда бы он ни повернулся.
Петр был весь объят пламенем, кожа постепенно начинала пузыриться, будто кипела, и сползать. Волосы догорели быстро, лицо местами обуглилось. Боль, дикая сумасшедшая боль охватила архитектора, кровь внутри будто накалилась, а легкое покалывание в ладонях переросло в резьбу ножом. Кровь хлынула из всех сосудов, но тут же засыхала под действием жара твиринового огня. Одежда прилипала к коже.
Нет, нет, Петр больше не хочет умирать. Не хочет, оставьте Петра в покое! Пламя невозможно сбить, оно настойчиво принимает Стаматина в свои объятия, не выпускает из своей мертвой (...почти...) хватки. Боль пронзает ноги, грудь, лицо, кожа обугливается, горит.
Петр вбегает на первую площадки Лестницы в небо, снова хватается опаленными руками за плащ, пытаясь избавиться от пламени, делает шаг на следующую ступень...
Полет был таким коротким, что душа его так и не успела вознестись к сопредельным сферам, как того хотел несчастный архитектор. Полет перерос в обыкновенное падение с высоты пяти метров, а разбитая о первую же ступеньку Лестницы голова теперь тонула в собственной крови. Искривленный в ужасе рот, наполняемый уже не зеленой, а алой жидкостью, сжатые тощие пальцы, так желавшие спасти тело от огня... И распахнутые зеленые глаза, глядящие точно на возвышающуюся над городом Холодную Башню.
Конец наступил быстро.

Отредактировано Петр Стаматин (2011-07-26 13:15:49)