Их должно было быть много. Похороны - дело, которое требует подготовки, цветов, песенного плача, скорбных лиц. Это Виктория знала очень хорошо, потому что когда хоронили её маму, она путалась под ногами у служанок, чтобы не давиться плачем в одиночестве, она шла за гробом вместе с отцом и братом, она хорошо помнила, сколько было тогда грустных людей, и цветов, и белой ткани, и тягучих песен без слов, и знала, что такими должны быть любые похороны.
Ведь никто не хуже её мамы. Все стоят того, чтобы по ним плакать.
Но сегодня все было неправильно. Не так, как всегда.
А началось все с того, что она нашла вечером, когда возвращалась домой от Каиных, мертвую куклу. Та была сшита неловко, живот топорщился от кривых стежков, и глаза у неё были из двух огромных зеленых пуговиц, а рот проложен грубым швом. Кукла сидела криво, не так, как сидят люди, у ограды Театра. Одной рукой она упиралась в землю, второй прикрывала живот, и смотрела беспомощно, в небо.
Взрослый бы и не понял, что кукла мертвая. А Виктория сразу поняла.
Живые куклы никогда не сидят в таких позах. У живых кукол глаза яркие, с блеском. Живые куклы откликаются, когда их берешь на руки. Они, в конце концов, никогда не покидают своих хозяев.
Потерять куклу - большое дело. Если бы кто-то вдруг остался один, вчера искали бы по всему Городу, спрашивали бы у всех прохожих, и Виктория бы наверняка знала. Она, пусть и наследница знатной семьи, никогда не слушала отца, когда он требовал от неё играть с ровней.
Она и не понимала, что это такое - ровня.
Так что, если бы случилось такое, она бы знала, как знала, например, что малыши играют в "порошочки" и двое уже умерло, что мальчишки опять устраивали облаву на Кошку, что кто-то видел в Степи круглые дырки в земле, из которых сочилась кровь...
Куклу нужно было хоронить, чья бы она не была.
А хоронить - это значило идти на кладбище и спрашивать там, кто может это сделать.
Их должно было быть много. Плакальщики с цветами, скорбящие друзья, они должны были сколотить гроб и сделать все, как правильно.
Но кукла была мертва давно, холодная и пустая она хотела поскорее улечься в землю, и у Виктории не было времени собирать настоящую процессию, ведь это значило, что придется потратить целый день.
Рано утром, ещё до рассвета, она завернула куклу в белый платок, и надела белое платье. Провожать мертвых нужно в чистом. Прихватив молока, хлеба и свечей, она вышла из дома в рассветную сырость.
Мотив погребальной она помнила смутно и домысливала его на ходу, напевая тихонько, нежно, стараясь не потревожить никого.
Когда она дошла до кладбища - куклу она несла, как больного ребенка - солнце только-только высунуло из-за горизонта горячий краешек.
Наверное, её было слышно, если было кому слышать.

Виктория плохо помнила могильщиков - на самом деле, не помнила вовсе. Если память сохранила восковое, кукольное лицо матери, свечи в людских руках и яркие, неуместно-празднчные цветы, то тех, кто вскрывал землю, истерла совсем.
Наверное, они были. На любых похоронах бывают. Но какие...
Только и было в памяти, что шепотки про дочку смотрителя кладбища, которая осталась совсем одна, и которую никто толком и не видел. Слухи про неё ходили странные, мелькало слово - взрослое, серьезное, и одновременно какое-то нежное - "блаженная", и Виктории представлялось нечто тонкое, воздушное и прозрачное, как тающая свеча. Даже имя подходило - "Ласка".
Подходило тому, что Виктория представляла, а не этому высокому забору, сторожке, похожей на вертикальный гроб, серым рядам могильных плит. Было зябко, и грустно, Виктории вдруг показалось, что она слышит что-то - что-то тихое, на грани слуха, неопределимое, похожее на тоскливый шум ветра.
- Здравствуйте, - сказала она тихо, встряхнула головой, чтобы прогнать странный шелест. Мужчина, сидевший на ступеньках, показался ей немного больным, и она смутилась вдруг тому, что пришла так рано и тому, как странно было спать здесь, снаружи. - Я...
Что сказать дальше, как описать просьбу, она не знала, поэтому просто слегка приподняла белую ткань, скрывающую лицо куклы. Зеленые глаза слепо уставились в небо.
Наверное, она с таким же печальным сочувствием держала бы и мертвого ребенка.

Это было, наверное, странно. Виктория вдруг подумала, что даже её отец не понял бы, зачем куклу нужно хоронить. Взрослые не разбирались, где мертвая кукла, а где живая, и на секунду ей вдруг стало страшно - если бы она не нашла мертвеца, его могли подарить какому-нибудь малышу.
Играть с мертвым - плохая, плохая примета. А ещё это неправильно и плохо - как дать ребенку умершую птицу или кошку.
Этот же мужчина как будто сразу все понял, и Виктория только теперь осознала, что ей могли и не помочь. Чувствуя смутную благодарность, она прикрыла лицо куклы, легко качнула её на руках, уговаривая потерпеть - у мертвых людей вылетает тэхе, у мертвых кукол, должно быть, тоже - и последовала за могильщиком. Земля была влажной, пахла могилой. Солнце потихоньку поднималось, собираясь заглянуть за ограду, и по кладбищу полз сырой серый туман, тонкий, как пряди седых волос.
Было зябко, было грустно и внутри как-то пустовато. Тихий шелест норовил возвратиться, и Виктория тихонечко, стараясь не обращать на себя лишнего внимания, снова затянула тягучий, тоскливый мотив.
Могильщик, похоже, берег Ласку - где же той было жить, если не в сторожке? - и это было тоже странно, но одновременно очень понятно.
Дети - особенно маленькие - не должны жить одни.
Если у Ласки никого не осталось, должен же о ней кто-то заботиться.
...И все же их должно было быть больше. Одинокий голос в тишине кладбища был почти и не слышен.

Ямка в земле получилась совсем не такой глубокой, как могила для человека, но большего было и не нужно. Как для ребенка мастерят маленький стул, чтобы ему было удобно сидеть, так и для куклы требовалась могилка ей по росту.
Почему-то было трудно дышать. Прохладный воздух застревал в горле, и Виктория вдруг с удивлением поняла, что плачет - не по долгу, и не потому что на похоронах надо плакать, а просто почему-то. Потому что ушла маленькая жизнь, способная сделать веселой и светлой жизнь большую? Или потому что она даже не знала куклы, и это было очень обидно и несправедливо, что хоронит её не друг, который бы любил её, а посторонняя девочка?
Осторожно опустившись на колени - не для того осторожно, чтобы не заляпать юбку, об этом она и не думала, а для того, чтобы не начали крошиться края могилы и не полетела вниз мокрая земля - Виктория наклонилась, укладывая куклу. Откуда-то она смутно помнила, что у степняков хоронят на боку, укладывая мертвеца в ту позу, в какой лежит ребенок во чреве матери до рождения, но кукла не была рождена Бодхо и её мать не носила её в животе, так что Виктория уложила её на спину. Поправила покрывало, как поправляют одеяло для готовящегося уснуть ребенка и медленно выпрямилась.
Белый сверток в темной яме почти светился. Земля должна была спрятать его в себе надежнее, чем может спрятать любой человек.
Шмыгнув носом, она утерла рукавом глаза - жест, который отец всецело порицал. Впрочем, платка все равно не было.