Победу нужно досмотреть до конца - это святая обязанность победителей.
Это завтра будет солнце, ослепительное небо, завтра побегут в Степь все, кто держится на ногах и кого хоть как-то слушают травы - сегодня же оставалось последнее дело, которое нужно было сделать, чтобы заснуть с чистой совестью.
Если твоя победа включает убийство - присутствовать на казни необходимо, даже если коленки трясутся и во всех теле, кажется, вовсе не осталось сил. И, конечно, нужно занять лучшие места в партере. Иначе нечестно. Иначе совесть не будет до конца чиста. Иначе можно было и не побеждать.
Капелла спешила. В ушах у неё царил звон, но это было ничего. Просто день начался рано, просто первая его половина прошла в бессильном кружении по "Сгустку" - какое-то извращенное чувство собственного достоинства не позволяло ей пойти и встать под дверями Собора, желая первой получить ответ. Она должна была доиграть по правилам, должна была дождаться новостей в своем доме, и несколько часов изводила себя. Тревожно глядела в окно.
Первым прилетел, разумеется, Спичка. Захлебываясь, рассказал, каким серым был столичный доктор, и каким усталым - Гаруспик. А потом день закружился, понесся в бешеном темпе, потому что нужно было побывать у всех, обговорить хотя бы завтра, помочь с размещением псиглавцев и тех ребятишек, которые всю эпидемию просидели в Башне, спасаясь от заразы - а ведь некоторые из них остались без родителей... Что там некоторые - большинство.
Так и вышло, что Капелла выдохнула только к ночи, поняв, что дел, вроде бы, не осталось.
А потом сообразила, что на самом деле осталось последнее на сегодня, самое главное дело. И что Хана она так и не видела. И что лечь спать ей сегодня светит к полуночи, а то и позже.
Капелла спешила.
Никто толком не знал, когда заговорят пушки, а она обязана была успеть.

У Хана влажно блестели глаза. Так бывает после слез, и Капелла сбилась с шага, пошла медленнее. Площадь у Собора была велика, можно было встать где угодно ещё - у ограды "Горнов" или просто усесться на мостовую прямо посередине, подобрав ноги и не обращая ни на кого внимания...
Но она не могла не подойти к нему. Не только потому что привыкла делить любое чужое горе, но и потому что это было частью последнего дела.
С остальными было всё понятно, есть победители, есть побежденные, есть те, кого не задело вовсе.
Он же был одновременно и с ними, и нет, и Капелла молча встала рядом, подперла ограду плечом.
Она не собиралась заговаривать первой.
Оставляла для него возможность отвернуться или вовсе отойти.

Многогранник было видно не слишком хорошо - темнело, от Горхона поднимался туман - и Капелла прищурилась, выглядывая его, запоминая, отпечатывая в памяти намертво. Хрустальная Роза была прекрасна, это было верно. Хрустальная Роза была очень важна для множества людей - как теперь смотреть в глаза Стаматиным, например? - и это было верно. Хрустальная Роза способна была исполнять мечты - миражами и иллюзиями, но всё же - и это тоже было верно.
И уже ночью её не станет.
Все остальные "верно" разбивались об это, одно и большое.
Капелла не знала толком, что чувствует из-за него. Если бы пушки сейчас целились в Город, она бы выводила детей, а потом замерла бы в ожидании, полная молчаливой безысходности. Сейчас впереди была надежда, впереди было солнце и очень сложная зима, которую нужно будет пережить хоть как-то. Сейчас впереди было будущее, но прошлое смутно блестело зеркалами сквозь туман и его тоже было жаль.
- Пришла, - согласилась она едва слышно и оправила на шее сиреневый шарф. Руки были беспокойны, им хотелось что-нибудь теребить, гладить, а то и рвать, и Капелла сцепила пальцы в замок, сдерживая этот порыв. - Как было не прийти.

Это было красноречие отчаяния - Капеллу кольнуло смутным узнаванием, словно она видела уже что-то такое когда-то давно, может быть во сне, но это было не так и важно. Видела или нет, было или нет, сейчас перед ней был живой человек и новое время и ни к чему было цепляться за внезапное и смутное.
Она не улыбнулась.
- Мы приговорили одного возможного удурга ради другого, столь же вероятного, - сказала она тихо и мотнула головой, указывая себе за спину, на жилые кварталы, светящиеся желтыми прямоугольничками окон. - Приговорили одни мечты и грезы ради других и ради милосердия. По чему бы не били сегодня пушки, они в любом случае нацелены в детство, так что этот день стал бы днем похорон так или иначе. Но сегодня люди хотя бы засыпают в своих домах и у них есть надежда на завтра. Если цена этому - детство - пусть. Оно давно уже кончилось.
Ей самой было смешно от своего ответа, от своего высперенного красноречия. Маэстро Марк, увидь он такое на своей сцене, наверняка заклеймил бы за обилие пафоса и интонации истерики. Впрочем, когда тебе пятнадцать, пафос и истерика априори входят в твою роль. Возраст обязывает.
- Я вижу зеркала. И если суть не в них - то в чем же суть?

- А что ты видишь в Городе? - Капелла не стала снова входить в его поле зрения, осталась чуть в стороне. Смотреть в глаза приятно, видеть в них эмоции, отклик на слова приятно так же, но Каспар и так злился, и она предпочла остаться на месте. - Если я вижу в Башне лишь зеркала, не желая её понять - то что ты видишь здесь, внизу? Стены, смыкающиеся вокруг и душащие? Серость будней, затягивающих в болото? Необходмость  взрослеть, переставая быть дивной химерой - ребенком с глазами взрослого? Если да, то это те же зеркала, только чуть менее очевидные. Вместо Город - зеркальный лабиринт.
Сумерки сгущались - сиреневые, постепенно становились фиолетовыми. Город притих за их спинами в ожидании неизбежного, и Капелла даже спросила у себя, где же остальные дети, чем они заняты, слушают ли, смотрят ли, ждут ли - или же прячутся, не желая видеть, как будет трескаться зрусталь. Или, может, дела поглотили их, ведь у всех сегодня забот хватит до глубокой ночи...
Почему-то ей казалось, что пушки ударят, когда спустится тьма. Словно стыдливо желая скрыть убийство под черным ночным пологом.

- У меня было нормальное детство, - Капелла оправила на шее вечный шарф, натянула его повыше, так, чтобы он прикрыл нос и губы. Осень царила в Городе - настоящая, промозглая, и боже, о скольком ещё нужно было подумать. О еде, например - ведь после эпидемии Город остался без молока и мяса, и ещё несколько лет уйдет на то, чтобы покрыть ущерб нанесенный стадам. О том, как жить тем детям Многогранника, чьи родители сгорели в Язве. Где брать медикаменты, как пережить надвигающуюся зиму...
Она думала об этом и раньше, но сейчас наступала пора действовать.
- Закончилось оно, правда, несколько раньше, чем положено, но для такого не обязательно быть Хозяйкой. Хватило бы просто беспризорности или недобрых взрослых...
Земля дрогнула у неё под ногами, Город качнулся за спиной. Впереди, у Многогранника, тяжело выдохнула Степь - это первая пушка выбросила ядро, но не точно, всего лишь пристреливаясь.

Капелла вздохнула. Они говорили на разных языках, разными словами и о разном, они были разделены, как невидимой стеной, собственными представлениями о мире. Шарф был теплым от её дыхания, а пальцы, напротив, холодными - она спрятала их в карманы. Подумала со смутным, тревожным чувством, что договориться необходимо, договариваться нужно уже сейчас, чтобы потом не оказалось вдруг, что разные языки снова поставили их на разные стороны баррикад.
Но как же это было сложно - ведь говорили они сейчас, по сути, ни о чем.
- Завтра Степь зазвенит от детского смеха, - сказала она, против воли вслушиваясь в тьму, ожидая следующего снаряда. - Мы пойдем искать твирь, приманивать её к рукам, и они будут смеяться, и будут играть, потому что таковы дети. Эпидемия не убьет их и не сможет выжечь их дотла. Тех, кто уже начал становиться взрослым - одиннадцать, двенадцать, тринадцать - может быть. Но младшие - нет.
Небо снова запело, и Капелла почувствовала, как инстинктивно напрягаются плечи - словно тело её боялось, что снаряд сейчас ударит ему в спину.