Уходить пришлось в ночь. Вроде как дела были, планы были, но в какой-то момент стало ясно: еще одна разрешенная проблема, еще один мудрый совет, житейская неурядица, новость с выпасов, что угодно - и он кого-нибудь сожрет. Что, конечно,  мудрых старейшин Уклада ничуть бы не удивило, но могло ведь достаться и горожанам. Так что пришлось срочно вызывать к себе старого недруга Эренея, оставлять его за старшего, желать удачи - и, закинув за плечо увесистый сверток, уходить тайными тропами, что ведает только лишь Старшина. Дорогами ритуала, путями таинства - бегом, пока вслед не докричались еще о чем-нибудь.
Пути было не меньше суток. До излюбленных мест - от двух до четырех дней, если не спешить, но сейчас там как раз неподалеку стояла большая стоянка, а озарять жизнь скромных пастухов внезапным визитом Старшины в его планы не входило - сначала испугаются, потом обрадуются, потом абсолютно все расскажут, накормят, выпросят благословление Бодхо, и снова накормят. Очень хорошо - не не сегодня, спасибо.
Самой безопасной оказалась маленькая пустошь на берегу, давно знакомая и привычная. Вышел к полуночи - а еще до рассвета следующего дня был на месте. Разложил по всем правилам стоянку, наладил костерок, устроился - уютно получилось, душевно. Еды при себе было от силы на день, но в Степи он голодным не останется, особенно с учетом главной цели похода.
С радостью и удовольствием покосившись на реку - Горхон в предрассветный час выглядел почти черным, источающим пар и неспешным - Артемий начал готовить удочки.

Одним из главных навыков, которые он освоил за последние годы, однозначно было великое и тайное искусство договариваться со всем тяжелым, важным и мистическим перенести встречу на попозже. Заявлять ужасающим воспоминаниям "не сейчас", отмахиваться от окружающих чудес и пренебрегать важнейшими вопросами, которые обладали даром решаться сами, стоило только отложить их на потом. На четвертом десятке наконец-то получилось отодвинуть подальше уверенность в том, что без Его!Собственного!Полного!Внимания! что-нибудь обязательно рухнет. Так что утро Артемий проводил без единого воспоминания, обращенной в прошлое мысли или коварного замысла о будущем. Может быть, потом, к обеду в голове окончательно распогодится, но пока - ничего. Строжайше. Только река, удочка и тишина.
Приближение кого-то живого он услышал издалека. Странно: никаких троп мимо не проходило, стоянки далековато... увидели дым? Или просто какой-то путник заплутал, приведенный сюда причудливым чувством юмора Степи? Да что гадать. Выйдет как выйдет, если его дорога ведет сюда, никакими тайными тропами не удерешь. А может, и не надо: Степь - она редко приводила тех, кого не надо туда, куда не надо.
Но пошутить любила, да.
Хорошая выходила шутка. На первую минуту так взвыть и захотелось - очи к небу возвести, мысленно что-нибудь пафосное высказать, ругнуться. Можно подумать, в Городе не насмотрелся! Можно подумать, вот больше некого в мире вообще было видеть, в самом деле. Ну что ж такое-то!
А ведь и правда - не насмотрелся. Вот, с коня слезает, чудо степное: вроде и ребенок еще, вроде и подросток нескладный с коленками торчащими и заплаткой на штанине, вроде и Мать, что иным своим детям еще пару лет назад до плеча не доставала. Давно ли было - на плечах он её катал во время весенних праздников? А теперь вот сама, по Степи, да еще, надо думать, по делам.
- Доброй дороги, - кивнул он ей ласково. - Торопишься, или дашь коню отдых? До Города вам с ним далековато.

Даже не удивился.
Чему удивляться, когда подросток, все дни свои проводящий в одних и тех же стенах, с одними и теми же лицами вокруг, вдруг получает шанс вырваться на свободу? Коня бы не дали - пешком побежала бы, честное слово.
Забавно быть Матерью для здоровых и сильных детей, когда тебе пять лет, и каждый считает долгом сказать или сделать что-то приятное. Забавно расти Матерью, когда каждое слово твое считают законом, когда верные мысли приходят сами, а труды твои так подгаданы, чтобы по возрасту не в тягость быть. Особенно когда с детства так воспитана, чтобы и тяготы, и радость с детьми своими делить. А забавно ли позже, когда каков бы долг ни был, сердце хочет свободы, а устоявшийся уклад жизни нельзя не подвергать сомнению? Тут любому разнообразию обрадуешься, а выезд, да еще и в одиночестве - почитай, целым приключением стать может. Что тут непонятного?
- Оставайся, я только рад буду. Раз едешь неспешно, да петлять время есть, значит, ничего срочного и страшного не случилось? Ну и славно.
В садке уже ждали два лещика, которым может быть светило стать его сегодняшним обедом. Солнце светило ласково, день был чудный, и ничего против общества Таюшки - которую, надо сказать, он и правда не видел уже как-то неприлично долго - он ничего не имел.
- Не голодная?  Хотя что это я, ты же с выпасов.
В особенно хорошие дни гостеприимство Уклада столь щедро, что к концу обхода стоянок кажется, что домой придется катиться, как ровному, круглому мячику. Отказаться разделить трапезу - обида тяжелая, а когда простой и сытной степной пищи за день приходится отведать раз шесть, от собственной вежливости хочется очень быстро убежать. Но уже не получится.
- Как они там? Бежать-спасать точно никого не надо?

Отредактировано Артемий Бурах (2014-09-18 17:39:43)

Что на выпасах все хорошо, он знает. Никто не приходит, не хватает за руки, не требует помочь срочно, духов степных умилостивить. Духи степные тоже не приходят, обиду свою не выговаривают, не заставляют среди ночи просыпаться, следуя какой-то неясной тревоге. Интуиция, родная, молчит как убитая, даже не ворочается. Но услышать разок, что все в порядке, всегда приятно. Не то, чтобы он сомневался, конечно, но от проверки хуже не станет.
- Город живет обычной своей жизнью. Я бы сказал, ты ничего не пропустила, - с подобающим поклоном он принимает у нее нехитрые припасы. Законы гостеприимства всегда одни и те же, будь оно в каменном доме, в юрте или вовсе у костра под открытым небом. - И через это дела мои идут равномерно, обыденно и насыщенно. Я бы сказал, даже избыточно насыщенно. Устал я от них, Таюшка. До чертиков устал. Только ты им не говори.
Что Старшина от "них", кто бы они ни были, настолько косеет иногда, что готов вот так удрать в общество карасиков и кто-там-еще-плавает. И что Старшина в принципе уставать до окосения способен. Большая тайна. Никто не видел. Кто видел - никому не говорит, дабы основы общества не подрывать.
А у него вот не клюет. Неприятность же.

Сколько ей сейчас? Четырнадцать или все-таки уже пятнадцать? Вечно забываются мелочи, которые потом оказываются самыми важными. Вроде бы, уже ближе к пятнадцати.
Он в этом возрасте уже знал, что скоро будет пора выдвигаться, покидать дом и направляться к Столице. Сидел часами, штудируя те немногочисленные учебники, которые были у отца. И географические атласы. И доходившие до города с большим опозданием газеты. Ему было жутко, но и интересно, и каждый, каждый день хотелось отложить отъезд на попозже, удрать к юртам пастухов и слушать их сказки. Время летело вперед немилосердно, и каждый следующий день кончался быстрее предыдущего.
Было бы из-за чего так трястись, на самом деле. Примерно после первой же узловой станции тревоги кончились, осталась дорога вперед, цель, посильные задачи и отнюдь не такие зловредные люди, как ожидалось. Готов он был с большим запасом... Но когда шел, один, выйдя на рассвете, окруженный только шепотом трав и собственными мыслями, о собственной готовности к грядущим испытаниям он еще не знал.
- Говорят, только в одиночестве можно увидеть себя без отпечатка чужих знаний и мыслей. Но не всем близки такие минуты, когда рядом нет никого. Многих они даже пугают.

- Это нам с тобой в Степи не страшно, - он плечами пожимает. - Так мы её и знаем с малолетства. А для тех, кому она огромная и пустая, в самом деле и встать-то прямо жутко бывает. Все кажется что в спину кто-то смотрит, за плечом шепчется. А когда в лес впервые попадаешь, из-за каждого дерева кто-то смотрит, а бывает, что и из дерева. Пока не освоишься, понимать не научишься, и повернуться-то жуть берет. Зато потом интересно.
Интересно, на самом деле, везде. Мир большой, и в каждом доме свои обычаи, свои законы - а через них выявляется большие, словно бы нерушимые, общие для всех, правила.
- А иные понимать не хотят. Тяготит их связь, что не ими была создана, не их волей определена. Вот и бегут. В Столице часто бывает такое, что люди настолько хотят жить одиноко, что немалыми усилиями находят себе хоть комнату, но отдельную, и потом все силы кладут на то, чтобы жизнь свою самим обеспечивать, самим определять. То есть, правду говоря, убиваясь, зарабатывать деньги, чтобы до завтра дожить. И не знаешь, как к ним, болезным, относиться - то ли радоваться за них, то ли пожалеть, сумасшедших. Другое дело, что и они-то живут так, как заведено и устроено миром вокруг, слушаясь его правил и законов.

Он сначала как-то даже не понимает, что произошло и о чем вопрос. Расслабился. Шевелиться не хотел. Как же, спокойное утро, мирная обстановка, Горхон неторопливо плещется у ног...
Злость - ощутима, материальна, от нее все внутри выкручивается. Она существует по отдельности, живет какой-то совершенно своей жизнью. Вот есть он - который, разумеется, и в мыслях не имеет так уж негодовать на ребенка, выросшего у него на глазах, а есть его злость - холодная, бурлящая и непонятно, обоснованная ли. Думать она мешает.
Это не только из-за вопроса. Когда Виктория или Мишка начинают свои силы в ход пускать, это если слышится - только отдаленным эхом. Их силы другой природы, Степи они сопутствуют, но не сближаются с ней. А это, да еще и здесь, да еще и  не с каким-нибудь практически глухим к подобным силам степняком, а с ним... Даже в ушах зазвенело.
Зачем ты в это лезешь? Я не давал разрешения.
Была у них всегда невысказанная договоренность: в сферы ответственности друг друга не лезть. Вроде как, Бойни и все, что с ними связано на нем, Термитник и все, что с ним связано - на ней. А с другой стороны, она вроде как Мать, а значит, вправе тревожиться за него в том числе, наверное. В этой части человеческих отношений он разбирается не очень хорошо.
Только не надо сейчас начинать врать себе.
Вслед за злостью приходит страх. Он не хочет туда смотреть. Он справляется - неплохо так справляется, Уклад смирился, чего еще желать. Вот не надо сейчас лезть в бутылку. Не надо.
Молчит.

Он себя хорошо знает: по первому гневу решения принимать - дело глупое, да и опасное. Каких только глупостей не наворочаешь, каких только гадостей не решишь, если себе позволишь не остановиться, не подумать. Первая мысль какая? Обидели. Оскорбили. Зло причинили, вред нанесли и вообще недопустимостями занялись. Значит, надо встать, рогом упереться и отбиваться, что бы там ни было, срочно и от души.
И вот, стоит перед ним обидчица. Ребенок, в силу входящий. Глазищи, уши и коленки - страшный же враг, вот в самый раз, чтобы на равных противостоять и всерьез обижаться. Можно еще начать категорически не прощать, ужасно сердиться и глубоко не понимать. И ладошку, которой она до его плеча дотягивается, так гордо, фыр! - обиделся я, мол.
Ну не идиотизм?
- Ну а что тут скажешь? - он чуть пожимает плечами. - У каждого есть своя память и своя боль. Чем больше другой жизни видишь, тем больше думаешь, а где тебе было место.
Он отстраняется, садится к костру, Тае кивает, чтоб рядом села.
- Я в разных местах жил, с разными людьми. Были у меня разные друзья, разные дела и разные судьбы. Вот и тащу их за собой хвостом, остановиться не могу. Пока дел много, о прошлом думать некогда, выживать надо. А как останавливаюсь, так бывает, догоняют жизни интересные, но непрожитые.

Что ей расскажешь? Как учился в ночи играть в покер, как играли на раздевание, а потом подрались из-за того, считать носок за одну вещь или за две, а потом без этих самых носков подрывались бегом через пол-деревни, потому что из больницы нужно было принести еще инструменты, и сразу, без объявлений и пауз для подготовки была первая их встреча с настоящим делом, первый раз, когда под руками корчились умирающие, и кого-то еще можно было спасти, но кого, они не знали, и спасали всех подряд. Если постараться, он вспомнит имя, название деревни, день - но почему-то, навсегда в памяти не они, а дырявый носок, а потом чужие руки, которые держат умирающего, прижимают к столу, не дают увернуться от скальпеля.
Он бы назвал того человека братом. Он бы остался в том низком, темном доме, где впервые дал бой смерти, и стоял перед ней не один.
Или про костры в жарком, душном августе, про синие глаза и удивленный голос, и теплые ладони? Когда-то он мечтал, что встретит ту, единственную, и никогда не отпустит, а потом даже и думать забыл о том, как она там. Может быть, где-то там, в ушедшем и пройденном, сейчас живет его сын - как теперь знать?
Или другая - та, что приняла кольцо, обещала следовать за ним, в болезни и здравии, в богатстве и бедности - о ней, что ли сказать? А что говорить. Аспирантура. Магистратура. Археология. Писала вон пару месяцев назад, о научном интересе к северным Степям. Что тут скажешь?
Был бы он человеком Столицы, эти встечи и расставания шли бы мимо, сердца с собой не забирая. Друг, любимая - все это проходяще, и люди Столицы умеют отпускать, забывать и не принимать глубоко в себя. Он же поначалу не умел вовсе: каждое слово запоминал, каждое имя помнил. Молодой был. Глупый. Потом научился.
Вот и ответ.
- Чтобы научить меня выбирать. Не игрушку, не травы - не то, в чем я знал правила и линии. Чтобы научить меня понимать, что правда больше, чем все мои знания, и что всегда есть другой путь. Мой отец был человеком Ольгимских, но он знал Симона и был мудр. Уклад всегда следует по одному пути, указанному традицией, но отец видел иное. Я должен был вернуться, принять у него долг, указать Укладу новый путь и следовать воле Симона. Если бы я её когда-нибудь узнал...
Кто был Удург? Имел ли смысл Город без Симона? Имел ли смысл Симон, не успевший дать новому Городу смысл и цель? Не ошибся ли он?
- Путь, который отец избрал для меня, подразумевал наставничество с двух сторон. Не вышло. Пришлось нащупывать вслепую, и что-то слишком хорошо я знаю, как еще все могло получиться. В случившемся легче видеть недостатки, несбывшееся - наоборот, видится идеальным.
Он фыркает и тяжело встряхивает головой.
- Смешно сказать, Таюшка, но я просто недоучился. Незавршенное в разные стороны тянет, со Столицей не закончил, как менху вовремя наставника не обрел. Корчу из себя того кто знает, и ведь получается... вроде как. Как-то.