К концу февраля Термитник промерз настолько, что закрыть пришлось три четверти территории. Сторона, вплотную прижатая к Бойням, еще держала тепло - но в ней даже те немногие дети Уклада, кто пережил Эпидемию, ютились как рыбы в консервной банке. Малый корпус был с декабря оббит изнутри всем, что под руку попалось, и тоже стал пристанищем для многих, но места не хватало отчаянно. Тем, кому было дозволено в Бойни входить, Артемий разрешил в них же и ночевать; тем, кому такого дозволения не было, отдал несколько пустующих домов в ближайших районах. Уклад - истребленный, обескровленный, вдесятеро уменьшившийся - занимал всю предоставляемую площадь, и места все равно было мало. Пастухи и кочевники, обычно это время года проводящие вдали от Города, стягивались к теплу, если только это позволял их долг и обеты.
Горожане жались друг к другу, не находя сил и времени возражать на таких непривычных соседей: им тоже было холодно. Не было ни одной семьи, что не потеряла бы кого-то из родных, не было ни одного человека, не изгнанного Болезнью из родного дома, и не было ни одного дома, не пострадавшего от мародеров, поджигателей и армии. Растащено было все, что не прибито, а что прибито - оторвано и растащено. В ноябре люди пытались возвращаться в родные дома - и находили в стенах дыры с кулак, в углах - следы гнилой плесени, а в шкафах - пустоту, к которой зачастую вело отсутствие дверей в выломанной раме. Починить весь Город за раз они не успевали: пришлось уплотнять, перетасовывать, искать самые целые дома, а наиболее пострадавшие - разбирать на запчасти. В городе был дефицит всего: дерева, ткани, одежды, лекарств и еды. Регулярный поезд приходил не так уж часто, а деньги... денег было чудовищно мало. Совершенно недостаточно, чтобы взять и заказать в Столице все требуемое.
Артемий честно осыпал все известные ему столичные канцелярии ворохом писем, и уже было почти согласовано все-таки выделение им гуманитарной помощи... Уже - это к концу февраля, а город грозил загнуться еще в начале ноября, и тогда он первый раз пошел к Грифу.
У кладовщиков было все. В том числе, к счастью, у них был наделенный здравым смыслом вожак, для которого перспектива конца Города была очевидной - и, к счастью, нежелательной. Да, это было долго. Да, переговоры были тяжелыми, и Филин, как настоящий жук, выжал из него всю свою выгоду - но границу здравомыслия не перешел, свои столичные связи напряг, денег запросил в меру. И главное, в самом деле помогал.
В каких безграничных долгах по окончанию этой истории Артемию светило оказаться, страшно было даже подумать. Деньги - черт с ними, семейные фонды Ольгимский и Каиных, хотя и были уже истощены почти под ноль, до весны и гуманитарной помощи продержаться еще позволят. А вот в каком личном долгу от теперь перед Грифом, это да, это порядком нервировало. Особенно когда приходилось в очередной раз идти на Склады, чтобы сказать, что еще нужно теперь.
Очередное теперь было нужно срочно. Как всегда, списком. Лекарства, продукты, немного стройматериалов. Уклад ужимался как мог, но его возможности не были безграничны.
Он правда надеялся, что до весны это последний раз. Последний раз он идет через склады, проходит мимо сторожа, греющегося у бочки с неизменным костерком, последний раз стучит в эти двери как проситель.
В прошлый раз он тоже надеялся. И до этого - тоже.

Холодина на Складах все-таки чудовищная: до реки рукой подать, стены - тонкая жесть, отопления можно сказать, нет. Когда народ набивается, еще хоть как-то согреться можно, только дышать нечем, а сейчас, когда и нет никого, почитай, замерзнуть легче, чем на улице. На следующий год надо будет выделить им под зимний штаб один из домов в Жерле: и вроде как любезность, и для дела пригодится. Раньше документы все у Ольгимского хранились, под единым большим замком, но что боосу было можно, то Харону еще нескоро дозволят. Хотя и остается он юридически держателем Проекта Быков, к делам его Уклад долго еще не подпустит, и мороки с его участием в делах не оберешься. А Гриф все как-то информирован получше...
Вроде как и оставаться незачем, да и мало добра в отсутствие хозяина дома напрашиваться к его очагу, говорить с его женщиной и есть его еду, но приглашением он не пренебрегает. Есть дела, о которых с Грифом не заговоришь, а на самотек дело пускать нельзя.
О живущих на складах Невестах слухи ходят самые разнообразные, но хорошего в них нет ни слова. Уклад презирает любых предателей, а беглянки, отвергнувшие свое предназначение ради вора, убийцы и осквернителя, вызывают глубочайший интерес и глубочайшую же тревогу. Проблема усугубляется тем, что три Невесты в глазах рассказчиков сливаются в единый образ, и кого похитили, у кого убили мужа, кто сбежал, а кого выгнали сами, непонятно решительно никому. Но определенно, была там какая-то темная история, и она все продолжалась, а теперь вот Старшина с этим самым осквернителем начал вести дела, и все это хуже и хуже, куда катится мир. Пока жрать нечего, а греться нечем, возбухать никто особенно не порывается, но до весны всю эту ситуацию надо разрулить. А тут внезапно такая оказия - сама зовет, как полагается.
- Спасибо за приглашение, хозяюшка, - он кивает, улыбается ободряюще. - Не откажусь. Тем паче, и поговорить нам с тобой надо бы.

Хорошо. Ноги вытянуть, к теплу поближе сев, усталость с плеч стряхнуть. Грифа сегодня нет, торги откладываются, и вроде как зря пришел - а сердце радуется.
Балда ты, Бурах. Как есть балда. Делом надо заниматься, а ты ерундой маешься, да начальником всего живого выглядеть хочешь. Не в твоей власти город единым махом к порядку и изобилию привести, так радйся, что есть вообще такой Гриф, да не вякай, что, мол, не нравится тебе что-то.
- Пусть под крышей твоего дома и тепла и еды будет в изобилии, - он кивает, потом отдает должное мастерству хозяюшек. Ну, кашу, да еще на мясе, да еще с мороза, да еще не жрамши толком, не одобрить не получится. И хорошо. Кажется, не станут для дома, в котором жить в тягость, так стараться. Хотя... кто знает.
- Не тревожься, лишнего не спрошу. Есть у Грифа свои тайны, так пусть их и хранит, пока час не придет. Я его мороку на свою голову брать не хочу, пока не обстоятельства не заставят. Вопрос мой в другом. О тебе и о двух твоих сестрах Уклад говорит, и говорит разное. Не хочу тянуть до того часа, как самому мне молчать уже не по рангу будет, да и сам знаю, что что-то у вас здесь неправильно идет. О своих сестрах мне скажи, что можешь... и что захочешь, пожалуй, тоже.
А у него еще пол-миски горячей каши.

- Особенные ответы мне другие давать будут, - он головой качает, не хмуро, с усмешкой. - Те, кто в простоте ни слова, а рубашки сами не стирают. Наслушаюсь я еще особенного, красавица. А сейчас как раз важнее, что ты с подругой своей над рубшкой примерзшей можешь посмеяться. Линии нынче так ложатся, как в здравом уме не предскажешь, и удивляться уже и не получается ничему. Чего ж странного, что неплохо живут невесты там, куда Уклад и смотреть плюется? Не бойся, выпытывать не буду. Ты уже правильно сказала.
Хороша девчонка. Шустрая, глаза горят, смотрит прямо. От законов Уклада уже далека, а вот Артемию, пожалуй, очень по душе. Повезло Грифу, с такой не пропадешь - и наверное, не забалуешь. И готовит вкусно. Нет, ну правда, повезло же этой заразе рыжей.
- Ты им за старшую, если понимаю правильно. О чем говорить - тебе виднее. Знаешь ты их лучше. Если надумаешь - им скажешь, что есть, куда уйти. На допросы не потащу, перед Укладом стыдить не стану. Найдется и место, и работа, и доброе слово. К кому, как не к тебе, с просьбой такой прийти мне можно?
К Грифу, конечно, можно - но не поймет. Тема такая... двусмысленная. Не каждому по душе придется. Нет, в этом они друг другу, конечно, не соперники, но... Но хороша же, ох как хороша. Красавица готовит хорошо, перед своими долг знает, да еще глазами сверкает сердито.