Что может один человек против системы?
Ничего.
Что может группка единомышленников, голов в двадцать?
Немногим больше.
Капелла давно уже знала оба этих факта, и потому не стремилась к революции. Новый Город был не её Городом - это напрягало, заставляло плохо спать ночами и иногда настороженно вскидывать голову, словно ожидая подвоха - но он был, он уже занял своё место и утвердился в своём настоящем. Она приняла это, заставила себя принять, и пусть ей иногда снились те двенадцать дней, в которые всё решалось, те страшные дни, те прекрасные дни, она никогда не желала новым хозяевам Города зла. Они честно выиграли свою судьбу, поставив всё на зеро и получив от судьбы чудо, и не в её власти было им помешать.
Так никто не стал бы мешать Термитцам, если бы повезло им.
Так никто не разрушил бы кровавый алтарь Смиренников, если бы Самозванка смогла отстоять свою правду.
Всё уже случилось, решение принято, обжалованию не подлежит, живи, если можешь жить, уезжай, как уехал Гаруспик, как уехала почти вся бандитская вольница, если такая жизнь тебе поперек горла. Возвращайся, как привязанный, если тебе не под силу жить в мире, где в сентябре воздух не звенит от твири.
Но не мешай жить другим, потому что это всегда ведет к крови. Крови и смертям.
...Было время, когда Капелла хотела уехать. Собрать вещи - набрался бы рюкзак, или хватило бы маленькой сумки? - сесть на поезд. Стать никому неизвестной двушкой в Столице. У отца там были поставщики и друзья, некоторых она даже знала... Но, конечно, она так и не смогла.
Потом что в Городе оставались дети, и не в её силах было их забрать, потому что она не была им ни сестрой, ни матерью. Она просто знала их - каждого по имени и в лицо - верила в них, и боялась, боялась оставлять их на Марию и её Утопию, потому что знала - Утопии всегда строятся на костях.
Многие из них остались сиротами, многие никак не могли прийти в себя после хрустальных грез Многогранника. Она любила их, старалась быть для них наставницей, подругой, всем, чего им так недоставало, и даже в обновленном Город ей по горло хватало забот, пусть она уже и не собиралась становиться Хозяйкой.
Это место было грезой Марии, сосредоточием её правды, и только изредка к Капелле приходили вещие сны - отголоском так и не пришедшей силы.
Что примечательно, большая их часть была про Ноткина с компанией, о которых у Капеллы голова болела уже в фоновом режиме, подо всеми остальными заботами.
Они никак не могли смириться с проигрышем. С тем, что когда Городу выбирали судьбу, их путь оказался не по вкусу правителям. ТСейчас было уже поздно что-то делать с этим - только смириться и отступить, позволяя другим творить и взлетать, как взлетели бы они сами, если бы тогда победа осталась за ними.
Капелла знала это, и примирилась с поражением.
Ноткину не хватило и пяти лет, чтобы оставить прошлое прошлому.
Каждый раз, когда в Городе гремели взрывы - а такое случалось с завидным постоянством - Капелла собирала медикаменты и шла к заговорщикам. Стучала Ноткина по лбу - уже довольно давно он был выше и ей приходилось привставать на цыпочки - бинтовала раны - подчас серьезные.
Больше всего ей хотелось поотрывать мальчишкам их глупые головы - так и не наигрались в войну, псиглавцев им не хватило! - но вместо этого каждый раз выходило, что она жалела их, пекла пироги, и слушала про дело сопротивления с печальным интересом.
В конце концов, как ей казалось, без подобной подрывной деятельности Ноткин быстро сломался бы...
Остановить их ей, конечно, было не под силу - её и в лучшие дни никогда особенно не слушались, принимая все рекомендации, как не слишком обязательные к выполнению советы.

Ночью опять дрогнула земля - едва ощутимо, но Капелла всё равно проснулась. Приподнялась на локте, чутко вслушалась в ночную тишину, которая уже не была тишиной. Где-то стреляли - далеко, звук был нестрашным, похожим на тот, с которым разрываются хлопушки - но она всё равно узнала его. С некоторых пор выстрелы Капелла узнавала в каких угодно обстоятельствах, и на каком угодно расстоянии, равно как и взрывы.
Это пошло с той самой, последней и первой, ночи, когда она, сжавшись, чувствовала, как бьют по шкуре Города снаряды. И с тех дней, раньше, когда у неё под окном солдаты застрелили человека.
Прижав пальцы к виску, она затеплила лампу. Встала, прошуршав по полу полой сорочки. В окно ничего не было видно, она только досадливо поморщилась....
А утром к ней прибежала девочка, которую в новом Городе прозвали Светлой - а старого она толком и не видела.
Прибежала и, подставляя взлохмаченные волосы под гребешок, рассказала, захлебываясь, что "на речке, у моста, злых бунтарей поймали, так мама сказала!" И что теперь их "повесят, наверное, так папа говорит".
Капелла заплела ей косу и дала стакан молока. Постояла у окна, глядя, как девочка вприпрыжку убегает по улице. Этот Город, Город, построенный ради правды сияющих звезд, не смог изменить детей.
Пока - не смог.
"Если Ноткина повесят, что тогда? Что - тогда?"
Тогда вместо логовища заговорщиков она будет носить пироги на могилу и кормить черную жирную землю молоком. А Ласка будет петь колыбельные - Ласка, которой всё равно, где лежат мертвецы, лишь бы они лежали в земле.

Утро было ясным и теплым - очень хорошее утро, чтобы собрать ребятишек и пойти куда-нибудь к реке, удить рыбу, купаться, придумывать сказки. Капелла любила такие походы с ватагой малышей - рассказывать им степные легенды, ронять в них зерна того Города, который они не застали, смотреть, как рождается понимание в глазах, и как зерна правды дают всходы.
Такой была её борьба - научить детей, что жизни человеческие стоят многого, что даже у этого Города, сияющего, волшебного, есть земные корни, напомнить им, кем были их предки - степняки и мясники, показать им, что в простых золотых бликах на волнах Горхона не меньше чудесного, чем в прекрасных улицах Города чудес. Они должны были видеть и эту сторону монеты. должны были верить не только в мысль человеческую, и многие из них - она доподлинно знала это - до сих пор искали Прозрачную Кошку, а иногда бегали к границе Города, смотреть на дым далеких становищ и думать о другой, не-городской, жизни.
Возможно - она иногда верила в это - кого-то из девочек ещё позовет твирь, и придут к степным юртам неловкие, удивленные молоденькие Невесты. Может быть, кто-то из мальчиков ещё решит, что есть другие пути и другие интересные занятия - не только строить рукотворное чудо.
Она была бы рада этому, потому что это значило бы, что не всё было напрасно.
Впрочем, в это утро ей явно не светило идти с детьми к реке, искать на дне у берега красивые камушки, смотреть на облака, лежа на теплой земле. Сегодня было занятие страшней и горше, и с рассвета Капелла уже забегала по Городу, по крохам собирая информацию о случившемся ночью.
От тех, кто стоял под темным небом, глядя, как уводят бунтовщиков и уносят раненых.
От тех, кто проснулся от взрывов и подорвался с постели.
От Ласки, которая ходила просить за убитых - ведь их нужно было утешить! - объясняла она Капелле, дрожа в тихой тоске.
Она побывала и в логове Ноткина, заглянула в опустевший дом. Конечно, атаман повел ребят в бой сам, даже и не подумал о том, что может пострадать, и что можно и не идти с ними... Она не нашла никого, только следы приготовлений, рассыпанный кем-то порох, какие-то веревки, и несколько минут просто сидела на колченогом табурете, сжимая руками голову и глядя в пол. Волосы растрепались. Пальцы дрожали.
Куда идти дальше, у кого просить совета?
В старом Городе она пошла бы к склепам. Присела бы у материной могилы, помолчала бы, вслушиваясь в дыхание мира вокруг, может быть, задремала бы и увидела вещий сон... Здесь ей не к кому было идти, не к кому прижаться, надеясь на помощь, и нельзя было даже утешить себя тем, что Хозяйки всегда всё знают сами - ведь она уже не собиралась быть Хозяйкой.
Наконец, Капелла поднялась. Что могла предложить она за парней, которым хватило глупости рассечь главную транспортную артерию Города - главную и единственную? Что могла сказать Марии в их оправдание - они не хотели? Они больше не будут такого делать? И то, и другое было бы ложью. Могла ли она вообще просить за них, или лучше было бы замолчать, затаиться - ведь здесь у неё не было никаких особенных прав?
Ей просто нужно было их увидеть.
Пригладив волосы, она заспешила к тюрьме.

Молоденький ополченец улыбнулся ей неуверенной улыбкой - Капелла знала его, слишком он был молод, чтобы она не застала его детства.
- Пусти меня, а? - попросила она - сейчас она была ниже парня, а ведь когда-то он доставал ей до плеча. - Пусти меня, пожалуйста...
Когда-то среди детей его звали Лакомкой. Когда-то он забегал к ней вечерами и рассказывал сказки о стране с молочными реками и леденцовыми деревьями. Это было давно - слишком давно.
Этого, можно считать, что и не было.
- Андрей просил его привести, - ответил он почему-то шепотом. - Прямо сейчас. Хочешь, сама поговоришь? Он мужик неплохой, бешеный немного, но это так, по делу...
И Капелла решилась в одно мгновение, кивнула решительно - хочу, мол.
О чем она будет говорить со Стаматиным, как просить - бог весть. Но уйти было выше её сил. Не просить - невозможно.

Он мало изменился с её детских лет - разве что похудел немного и стал казаться старше. Не более старым - боле зрелым, опытным, более спокойным. Так матереют молодые повесы, обзаводясь детьми. Так юные колоброды остепеняются, когда на них вдруг ложиться ответственность.
Андрей Стаматин, перед которым сейчас стояла Капелла, был уже не тем архитектором, о котором дети рассказывали, что он убил человека карандашом, а однажды справился разом с десятью огнеметчиками. Перед ней был создатель нового города, проектировщик, один из присных Марии. Весьма важная персона в новом порядке.
Впору кланяться, - подумалось вдруг зло.
- Здравствуйте, архитектор, - поприветствовала она, как приветствовала всегда. - Их повесят, или в Городе, как всегда, немного преувеличивают?
Она говорила, возможно, излишне дерзко. Но стоило ли церемониться и казаться перед этим человеком трусихой?

Ноткин проснулся раньше всех остальных, с кем повелось разделить долю узника. В камере было холодно. Руки всё ещё были связаны, отчего уже начинали болеть. Кости немного ломило, как бывает в самом начале простуды. "Идеальный аккорд перед казнью", - подумал Ноткин.
Вместе с ним спали Гордый и Гусар. Хрипуна с Косей затолкали в соседнюю камеру - предусмотрительно. Мало ли что сотворят, правда?
Ноткин с того момента, как повязанных швырнули за решётку, не сказал ни слова. Губы как будто срослись, горло изрядно першило, а атаман всё молчал, даже не прокашлявшись. Со вчерашнего вечера он понимал - всё кончено.
"Только бы без публичных унижений... Просто казнить, и крест поставить."
Мысли прервал звук открываемого замка.
- Ноткин! Пошёл! Разбираться будем, - коротко приказал дружинник. Подчинившись, атаман зашипел от боли в заломленных и связанных руках, которыми не двигал с вечера, и пошёл под надзором туда, куда вёл его дружинник.
Пройдя в комнату, Ноткин увидел Капеллу и Андрея.
- Ну? - прохрипел атаман. Хрипота сорвалась, и Ноткин прочищая горло, зашёлся в кашле. Колючий, сухой воздух, разом прошёл; атаман сглотнул, - Слушаю.

"Чего я добиваюсь..."
Пальцы, сцепленные в замок, побелели. Она причиняла сама себе боль - это всегда отрезвляло в самых плохих ситуациях, хоть губы прикусить, хоть щеку изнутри, хоть кулак сжать так, чтобы ногти впились в кожу, оставляя царапины. В последнюю ночь Города она изорвала руки в кровь, искусала губы так, что они больше напоминали один сплошной кровоподтек, и с тех пор часто удерживала себя от слез и от ярости вот так, вцепляясь сама в себя.
Раньше у неё было "Хозяйки не плачут". Теперь это ушло, но гордость осталась. Уверенность, что нужно держать лицо при любой беде. Раньше ей помогал Город, поддерживал, самим своим существованием. Сейчас она осталась предоставлена сама себе, и спасайся, как хочешь...
Она до последнего не могла понять, какой же всё-таки удерживает порыв.
Знала только, что не справляется, что сейчас сделает что-нибудь непоправимое, глупое, совсем не своё...
Она поднялась. Тихонько прошуршало по ногам платье.
Капелле пришлось склониться к сидящему, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
- Теперь ты доволен? - спросила она, вспоминая все их споры, все те вечера, которые она просиживала в штабе, зная, что не сдержит уже молодых мужчин, выросших из своевольных мальчишек, и не умея бросить их на произвол судьбы. - Это - то, чего тебе хотелось?
В груди у неё поднималось полузабытое, но до боли знакомое чувство - тепло. Белое тепло, как будто внутри зажглось маленькое солнышко.

Ноткин не сказал ни слова. Не о чем было говорить. Говорить о несправедливости? Нет. Всё было очень даже справедливо. Закономерно, можно сказать - Ноткин прекрасно понимал, что раз уж он с ребятами собрался воевать, отнимать жизни и надежды защитников новой Утопии, то и ожидать от последних можно было ни чего иного, кроме как сопротивления, и сопротивления ожесточённого, как и надо бороться за свою жизнь и свои ценности. Говорить о том, что всё так плохо сложилось? Да началось-то оно пять лет назад!
Говорить о том, что виноват, и что так делать не будешь? Да хренушки! Даже если Капелла от тебя ждёт именно этого, ты всё равно не скажешь. Потому, что прощения просить не станешь. Как они не стали просить прощения, когда разрушали старый Город, когда, елозя у каблуков, подобно шакалам, посадили на престол самодурствующую мразь, полную сиюминутных капризов, как правило, связанных со страданиями других людей! Может, кто из его людей и станет просить прощения, но только не Ноткин. Атаман сжал зубы, лицо исказилось в еле заметной гримасе боли и ненависти.
Через несколько секунд, справившись с потоком эмоций, атаман поднял взгляд на Капеллу. Ни жалости, ни тоски. Только пустота, потухший уголь и дым - так встречают свою смерть люди, долго её ждавшие.
- А чем я должен быть доволен? - тихо спросил Ноткин.
"Душу мою спасать пришла?.. Сантименты разводить перед архитектором... Плакать будешь, наверное?"
Ноткин глядел ей в глаза, словно прощаясь перед казнью с родной матерью.
Любила, беспокоилась. Заботилась. Но как и пять лет назад, не защитила она Ноткина от бандитских ножей, не защитит и сейчас. Всегда её помощь была всего лишь символом. Ноткин сам спасал свою жизнь. И Бурах спасал не один раз. Так зачем она пришла на этот раз?!
И сейчас атаман смотрел ей в глаза, глазами своими спрашивая только одно: я кому-то нужен?

Отредактировано Ноткин (2013-10-27 03:25:47)

- Думала - сделать хоть что-то. - от голоса остался уже один только сорванный сип, словно она кричала или рыдала навзрыд несколько часов. Но это ведь не было правдой, она молчала, молчала и разве что с архитектором перекинулась несколькими словами... В горле было горячо и сладко. Словно изнутри поднималось нечто, похожее на кипящий мед. - А сейчас вижу - нет, не за тем.
Она выпрямилась. Встала - прямая, мертвенно-бледная, выше сидящего Ноткина так, как не была уже давно, дай бог памяти, с тех лет, когда они были детьми. Давно уж она не смотрела на него сверху вниз. А стоило, пожалуй. Стоило.
"Он не понимает".
- У них нет этих причин, - сказала она - голос рвался, говорить было трудно. - Они уехали бы. Пошли бы работать на Утопию. Ушли бы к собирателям. Ты - сердце, из-за ритма которого они дрались и дерутся. И из-за этого ритма они пойдут умирать, уверенные, что делают это за правое дело. Лишенные предводителя они не продержатся и трех месяцев, им надоест. Это мы - фанатики старых обрядов, не желающие отрываться от корней. Мы - не они.
"Зачем я пришла... Да действительно, зачем"
- Я шла прощаться и прощать. А теперь вижу - нет. Не за этим.
Она не знала, что сделает, до последнего момента. Знала только, что что-нибудь - сделает обязательно. Просто не сможет удержать жара, который начинал уже причинять боль.
Секунды растянулись, как патока. Мучительно медленно поднялась узкая белая ладонь.
- Правильно, подыхай. Оставляй нас одних. Мы будем петь на могиле... Если у тебя будет могила.
И она ударила его по щеке - движение было внезапным и резким, словно рука вырвалась из тягучего янтаря, прорвала застывшее время.
И вместе с хлестким звуком удара раздался такой звук, какой бывает, когда сухо раскалывается глиняная чашка. Капеллу затрясло, к самым губам подкатила волна жара, и стоило ей выдохнуть, как вместе с ней мелкой дрожью затряслось само здание. Ощутимо потеплело. Мелкой рябью, какая бывает на спокойной глади пруда, когда дует легкий ветерок, пошел пол.

Удар последовал неожиданно, и с такой силой, что голова Ноткина чуть ли не провернулась вокруг своей оси. От Капеллы такого он не ожидал - видимо, довёл её до гнева и пробуждения. "Ну, ё-моё! А я всё ждал, когда этот Город сносить будут. И нахрен мы с тротилом возились, когда у нас кое-кто может такое учудить?" - Еле усиживая на дрожащем стуле и с тревогой наблюдая за тем, как пол дребезжит, угрожая проломиться вниз, Ноткин ощущал, как друг о друга стучат кости челюсти при малейшей попытке шевельнуть ею, а изо рта стекает струйка крови.
Нечеловеческая сила почти отправила Ноткин в отруб. "Поверить в это не могу... Комедия перед смертью."
Едва атаман услышал про кокаинщика, как тут же поднял голову, удерживаясь от того, чтобы горько усмехнуться по поводу судьбы Утопии:
- Андрей, я ещё жив. Нет причин? - на этот раз Ноткин обращался к Капелле, - Вспомни Фугаса, земля ему пухом. Он не просто погиб в эту ночь. Он подорвал сам себя вместе с одной из опор моста. Ты думаешь, он это делал из-под палки или был мною обманут?
"Говори, Игорь, говори!" - Слова давались просто, как будто вовремя приходили в голову, и Ноткин тут же употреблял их:
- Расскажу я вам историю, ребята. И тебе, Капелла, и вам, архитектор. Жил да был на белом свете мальчик по имени Игорь. Жил он с семьёй, любил и мать, и отца. Семья крепкая была, дружная. И друзья у мальчика Игоря хорошие были. Да вот однажды выросла на окраине города, где жил мальчик, огромная башня. Не обращал мальчик на неё внимания – башня как башня, ну, стоит. Жил он себе, друзей находил… Да вот случилась эпидемия болезни. Умерли у мальчика Игоря и мать, и отец. Вот так, были люди – и не стало людей. Пару лет побирался мальчик, пока не пригласили его в эту Башню. Понравилось ему там. Там засыпаешь – и сон этот будто наяву. Каких только приключений там пережить было нельзя, в Башне этой… Но вот однажды посмотрел мальчик, что ничегошеньки окромя снов в этой Башне и нельзя было делать. Сны заканчивались… нельзя было ни наяву их воплотить, даже продлить их было нельзя! Посмотрел Игорь на это дело, а сам понимал наедине с собой – не жизнь там, в этой Башне. Начал он на голубом глазу трындеть про это друзьям своим, с которыми познакомился за время пребывания в Башне. Намерения-то у него особо злобными не были, да только разозлился на него другой мальчик, Каспаром его звали. Он в Башне главным был, всё знал… и ведь находил счастье в этих... иллюзиях, в этом обмане. Выгнал он мальчика Игоря да друзей его из Башни. Ну что же, пережил это мальчик Игорь. Организовались, нашли склад заброшенный, поселились там. Всё вроде было хорошо, да только вот не одни там они жили. Мало им было мальчика Каспара, который, умом тронувшись от своих зеркал, не одного своего последователя в могилу вогнал, чтобы банду эту извести - жили они с братвой бандитской по соседству, и познал мальчик Игорь с друзьями на своей шкуре, что такое раны колотые, что такое друга потерять. Но не хотели они уходить, потому как идти им было некуда.
Хотелось попросить воды. В горле пересохло от слов, горя и хрипоты, но атаман лишь вздохнул, сглотнул несплюнутую кровь со слюной, и продолжил:
- Но вот вернулась болезнь эта. И узнал мальчик Игорь от одного человека, что Башня-то эта и есть причина недуга. То, что входит она своим основанием на десятки метров в землю, и причиняет ей боль, страшную боль. Оттого-то и страдали люди в Городе от этой болезни. Появился в городе некий приезжий хлыщ. По идее, врачом был, а на смерть обрёк людей тысячи – появились во время Эпидемии солдаты с пушками. Убедил этот хлыщ, что не стоит здесь жить, надо другое место искать. Сказал он, сукин сын такой, что Город разрушить надобно, а Башню-то оставить. Сказано-сделано, раздербанили город из пушек да огнём пожгли, - Ноткин встал, медленными шагами подошёл к зарешёченному окну, откуда открывался вид на изящные высокие монолитные строения. Знал он, что скрывалось за этим изяществом - холодные залы, нары из сгнившей древесины да просроченный хлеб... С горечью не лице посмотрел на насторожившегося ополченца, готового вот-вот сорваться с места, надавать парню по рёбрам и усадить обратно.
- Ладно, пережил и это мальчик. Соседей вот не пережил. Решили соседи через пару дней, что уж больно засиделись детки на полуразрушенном складе, и запылал этот Склад ясным пламенем, и много друзей мальчика Игоря заживо сгорело да от дыма передохло. Начали победители другой город строить. Дескать, утопия, счастье, лалы-лалы… да только не верил мальчик Игорь в это. Под обломками счастье его было похоронено. Жил три года мальчик Игорь, смотрел на творящееся. Возможно, смирился бы… если бы подругу его не упёр доктор-кокаинщик приезжий. Схватили её патрульные и поволокли её – просто потому, что приказали им. На опыты. Побежал мальчик Игорь по инстанциям подружкину жизнь вымаливать, и послали его строители счастья в далёкое путешествие. Быть может, в будущем четой стали бы мальчик Игорь с девочкой Дашей. Ан нет, умерла девочка Даша на столе у доктора-кокаинщика. Схоронил мальчик Игорь подружку свою, посмотрел на все эти дела, да так со своими друзьями, с которыми счастья и несчастья делил, и исчез. А вместо него бунтовщик Ноткин появился, и Ноткин этот на доброго мальчика Игоря не был похож ни разу... Вот и истории конец. Делайте со мной, что хотите, - Ноткин сел обратно, - Хотите казнить - казните, хотите к кокаинщику отправить - наздоровье...

Отредактировано Ноткин (2013-10-28 17:31:23)

Они бы почувствовали приближение жаркого алого пламени, если бы не белое сияние, заполнившее комнату. Замерев на пороге, Мария завороженно смотрела, как вспарывает потолочные перекрытия такой тонкий, но дерзкий и упругий росток.
Виктория отдавала свою силу, и сила все не иссякала, рвалась из ладоней на волю, как будто истомившись взаперти. Виктория пробуждалась, в этот самый момент – не во сне, не постепенно, а разом. Или еще вернее превращение прошло незаметно для нее самой, а теперь она вдруг обнаружила в своем сердце океан.
Океан огня в сердце Каиной качнулся навстречу.
«Как долго я тебя ждала».
Мария знала, что испытывает сейчас, в миг пробуждения, юная Хозяйка: восторг, радость творения, уверенность, что сила неиссякаема и будет теперь всегда. И не было сейчас человека уязвимей. Здесь, в фундаменте Города Чудес, достало бы силы на целый лес, он и возводился с таким расчетом, но для этого нужно уметь взять эту силу. Капелла пока умела только отдавать свое, пробудившееся и осмелевшее, но пока такое хрупкое…
Прошелестев рубиновым шелком платья, Мария приблизилась к Белой Хозяйке – медленно, словно стараясь не спугнуть чуткого степного зверька – и положила ладони ей на плечи – рядом с ладонями Андрея. Стаматину Виктория наверняка казалась обжигающей, как раскаленные угли, но это был не жар: Хозяйки отталкивались, как одноименные полюса магнита, напряжение сминало воздух между ними, и только пригасив свою силу до тихого тления, смогла Каина сдержанно обнять Ольгимскую.
- Тише. Побереги силы, - шепнула она ей на ухо. – Ты все уже доказала, хватит.
Только теперь Мария обратила внимание на других. Глазами дала знак Стаматину – я держу, все хорошо, отпускай.
Чумазый мальчишка с затравленными глазами был, вероятно, из виновников беды. Как-то иначе объяснить появление Виктории было трудно.

Отредактировано Мария Каина (2013-10-29 20:47:48)

- А что ты могла сделать тогда? Что ты могла сделать, когда на нас нападали бритве... - Ноткин осёкся, когда услышал, как здание ходит ходуном, а сквозь каменный пол проросло молодое деревце, но тут же продолжил, получив новый аргумент: - Где была твоя сила в тот момент?
Здание вздрогнуло, и Ноткин, не сумев сбалансировать, упал на пол. Гул раздался ещё сильнее, камни ворчали, словно все находились внутри ожившего здания, а молодое деревце заметно прибавило в размере.
Атамана ослепила вспышка света. Словно его било несколько людей, Ноткин заслонил голову руками и зажмурил глаза, скрючившись на полу. "Да что за хрень происходит?! Неужели..."
Неожиданно думать Ноткин стал совершенно иначе. "Давай, давай! Я буду служить тебе! Сноси этот город к чертям собачьим! Сноси!!! Ломай его, будь прокляты побегушки с тротилом!"
Когда свет угас, поднявшись на ноги, Ноткин тихо подошёл к явленному Викторией чуду. Провёл рукой по молоденькой коре, сорвал дубовый лист... реальный!
Вломившаяся визитёрша была не иначе, как та визгливая душегубка. И архитектор незамедлительно полез пресмыкаться, как и было тогда, когда её садили на трон Утопии.
"Я был о вас лучшего мнения" - Ноткин так и не решился сказать это Андрею, лишь спрятал листок дуба в карман.
Никак, бешеная правительница сама спохватилась? Ноткин смотрел ей в глаза, как и ранее смотрел на архитектора - с враждой и смирением, но удесятерённым, с ненавистью, чистой ненавистью. Тихой. Насмешливой. Пришла? А теперь - давай! Брызжи слюной, я лишь посмеюсь вдоволь перед смертью!

Мария успела вовремя.
Белая Хозяйка не успела отдать слишком много, уйти целиком в жизненные соки впечатляющего, но бесполезного дерева. Как невыносимо ждать возвращения сил после такого, как тяжко даже просто дышать – Алая знала не понаслышке. Виктории еще предстоит испытать эту потерю, но пусть не сейчас, не сразу. Видя, как отступает из ее глаз вдохновенная одержимость, Мария едва заметно улыбнулась.
Андрей поспешно отступил назад, едва получив позволение – опаленный, растерянный, виноватый. «В чем твоя вина, рыцарь? Уж не в том, что тебе неподвластно».
- Это не в твоих силах, Андрей. Ты сделал, что мог, - проговорила Мария негромко.
Кожа Стаматина покраснела, губы потрескались – потом она посмотрит его ладони, нет ли ожогов, но это потерпит, это потом. Сейчас были более неотложные вопросы, с гораздо более высокой ценой ответов.
Мария послушно последовала за Капеллой, а когда та отпустила руку – легко коснулась ее плеча. Она могла бы поделиться силой: силы не враждебны друг другу, природа их не чужда, лишь проходя через сердце Хозяйки обретает сила цвет и вкус. Могла бы – но не станет.
«Я буду рядом, но сделать это тебе придется самой».
Мария еще не знала, что именно – «это». Что она знала точно – сейчас это только выбор и право Виктории. Ее человек. Ее ответственность. Ее способ избежать худшего.
Чего ждал от Белой Хозяйки ее человек? Вдохновения, утешения, прощения? Едва ли. Он просто не знал бы, что с ними делать. В глазах его явственно читалось яростное желание крушить, ломать, жечь, не считаясь с потерями, не дорожа жизнью ни своей, ни чужой. Крушить – это не к Хозяйкам, уж это-то Мария знала точно. И в Капелле могла быть относительно этого  уверена, как в себе самой. Ее сердце полно любви, а значит – сходства в них уже больше, чем различий.

Да нет же! Не может быть такого!
Ноткину казалось, что его только что сняли с петли, в которой он должен был вот-вот повиснуть. Атаман слабо сопротивлялся, когда Капелла обхватила его виски цепкими, тёплыми пальцами, и окончательно капитулировал, когда почувствовал тёплые, будто материнские, губы Виктории на своём лбу. Обмякшими, будто заспанными глазами, у неё за плечом Ноткин видел Марию; послышались быстрые шаги и раздался резкий старческий голос доктора-кокаинщика. И в полном недоумении смотрит на эту картину человек, повязавший его вчера вечером - Андрей Стаматин.
Ноткин боролся с желанием уснуть, словно не спал несколько суток подряд. Нужно было сказать, другое сказать... не то...
- Я буду... верен... нас сдал кто... то... прости... с-слы-ш-шишь, прости... меня... за эту... всю... хрень... прос-сти... - Язык заплетался, губы не слушались, но Ноткина уже не волновало. Как наркоман в бреду, пробормотав слова, Ноткин обессиленно упал на колени. Голова беспомощно уткнулась Виктории в бёдра,  но атаману уже было без разницы - он уже провалился в забытье.

Мария даже не потянулась помочь Виктории, когда ее человек начал оседать на пол. Она бы не двинулась, даже рухни он с высоты собственного роста: не потому, что желала мальчишке переломать себе кости, но сейчас так было правильно. Только так она смогла бы сделать Капелле этот подарок и быть уверенной, что та примет и ответственность, которую он влечет.
Сейчас ей хотелось подарить Ольгимской весь мир и пару коньков впридачу. Но юная Хозяйка не потянет пока весь мир, и придется начать с малого.
Каина оставила Викторию убаюкивать ее провинившегося рыцаря. Проснется – поймет: с ним случилось лучшее из всего, что только могло статься. А сейчас пусть делает то, что велит его Хозяйка – Мария не стала подслушивать, что нашептывает ему Капелла, что пропускает через горячие ладони.
Пройдя комнату насквозь, Алая остановилась перед молодым ополченцем, что собирался, кажется, поведать миру о чуде.
- Он обязательно будет разносить сплетни, - проговорила она, обращаясь к Андрею, но глядя при этом прямо в глаза мальчишке. – Вот только досмотрит до конца, чтобы потом не говорили, будто слышал звон, да не знает где он. А когда увидит все целиком, поймет и постигнет – тогда и пойдет разносить. Правда? – осознав, что последний вопрос обращен к нему, мальчишка неуверенно кивнул.
Лейнеру тоже нужно было что-то сказать. Они и расстались-то всего несколько минут назад – Мария была в лазарете, когда началось пробуждение – и соскучиться она не успела, да и вообще молодого и прыткого доктора недолюбливала за некоторые черты характера… Но если не дать своевременных комментариев, он ведь обязательно полезет разбирать чудо на атомы только чтобы понять, верить ли своим глазам.
- Доктор, вы сейчас были свидетелем чуда. К началу не успели, но поверьте на слово: это именно то, что вы думаете. Прошу вас не трудиться искать разоблачений трюка путем разъятия его на части, это самый обычный дуб. К тому же, если пытаться его отделить от несущей конструкции, здесь все может рухнуть. Можете взять на анализы лист или ветку – если разрешит Хозяйка, - Мария кивнула на Викторию.
Чем раньше все привыкнут к мысли, что Ольгимская пробудилась, тем меньше наломается дров.
- Андрей, - Мария наконец дала лазейку чувствам и впустила в улыбку отсвет переполнявшей ее радости, - этого пленника я у тебя забираю, уж прости.
Каина взяла руки Стаматина в свои и развернула их вверх ладонями. Боялась увидеть ожоги, а то и волдыри – обошлось. Даже не контролируя себя, Белая оказалась милосердна.
Честно говоря, только это давало надежду, что две пусть не враждебные, но и не союзные силы не разнесут Город Чудес на части. Потому что Мария милосердной не была.
- Я храню твое ожерелье, - сказала она Виктории. – И буду счастлива наконец надеть его. Действительно счастлива.

- Чёрный! Давай быстрее за мной! Быстрее, мы ещё успеем!
На сцене стоит тишина и тьма. Только один Ноткин посреди зала из грубо обработанного камня. На сцене нет кулис, и можно совершенно свободно зайти на неё по лестнице сбоку. Но Ноткин ничего не может сделать, и сидит на каменном полу, словно примагниченный.
- Фугас, подожди! Фугас!
- Живей, времени нет!
Силуэты маячат в полной темноте, но видит атаман двоих актёров. Просто актёров, называющих друг друга по чужим именам, но до боли похожих повадками и внешностью на его убитых друзей.
На сцену тем временем запрыгивают сбоку четверо человек - крепких телосложением, двое с ножами, двое со свинцовыми усилителями в кулаках. На руке у каждого - красная повязка. Дружинники. Декорации очень натуральные. Словно для спектакля специально камыши срубали, да и опора - от каменной не отличишь. Слышен плеск воды, созвучный быстрым шагам. Ноткин начинает дышать громче и тяжелее, смотрит по сторонам, намереваясь уйти отсюда. Но всё это тщетно. Театр мёртвого Города-на-Горхоне пуст и заброшен. Фрески Нины и Виктории давно стёрты временем, крыша давно прохудилась, и через неё видно чёрное небо, и гуляет под потолком холодный ветер, немного подвывая, как оперный хор на трагедии.
- Чёрный, слышишь? Чёрный! Чёрный!!! - Фугас громко кричит, лишь одно - "Чёрный!", а сам Чёрный падает в камыши. Убивший его дружинник, споткнувшись о труп, отшвыривает его прочь броском ноги. Внезапно темнота начала сгущаться ещё сильнее, стало не видно ни зги, словно беззвёздной ночью в Степи, и через эту темноту прорывается крик:
- Аааааа!
После чего внезапно наступила тишина. Актёры замерли в один момент и стоят в своих позах, как статуи, даже не дыша. Только прерывистое, чуть ли не лихорадочное, дыхание Ноткина да повывания ветра под потолком
"Режиссёр - ублюдок. Тварь. Попадись он мне - лично морду набил бы. Нельзя ставить пьесы про это! Нельзя же так! Гадко на душе. Сука... мразь..."

Отредактировано Ноткин (2013-11-13 06:12:36)

Виктория явно начинала осознавать привилегированность своего сегодняшнего положения. Практически именинница, это правда. В других обстоятельствах – кто знает. Но сейчас отдать юной Хозяйке всех пленников означало отобрать их у Андрея, а ему еще предстояло исправлять нанесенный господами мятежниками вред. Причем ладно бы этот вред грозил лично Андрею или Марии, так нет же: пострадает весь Город, каждый житель, независимо от убеждений. Если не будет поезда, есть станет нечего не Хозяйке в первую очередь, а тем, кто на отшибе – матерям, сестрам, подругам тех самых удальцов, что радуются теперь удавшейся диверсии.
- Я требую от Андрея невозможного, - покачала головой Мария. – Отнять у него то, что позволит это невозможное совершить, как минимум нечестно. Он сохранит им жизнь, если будет возможность, - короткий взгляд на Стаматина: не приказ, даже не просьба, просто напоминание о ненужности излишней жестокости, что и так ему не свойственна. – Но даже этого я обещать не могу, он поступит с ними так, как сочтет нужным.
И, чтобы не осталось никаких недомолвок, Каина вернулась к Ольгимской, присела рядом на неудобный стул и предупредила:
- Этот человек и его жизнь – не совсем подарок. В большей степени это ответственность. Я жду от тебя гарантий того, что он ничего подобного больше не совершит. Ни единым шагом не навредит городу. Я не знаю, как именно ты этого добьешься, но тебе это по силам. Если нет – я помогу, конечно, - Мария посмотрела многозначительно, - но мне бы очень этого не хотелось. Очень. И ему тоже, поверь мне.
Если повезет, Виктория не воспримет это как угрозу. Но будет куда хуже, если она примет прагматичный поступок за благотворительность. Такое допустимо и иногда даже желательно с другими, но между Хозяйками не сработает. Только кристальная ясность. Поначалу может быть трудно, и, возможно, для Каиной даже труднее, но так нужно.
Вопрос Капеллы был почти беззвучен, но поскольку это именно вопрос – Мария расслышала каждое слово.
Ответ был очевиден, как закон всемирного тяготения. Ей. Сейчас. Но как объяснить той, что только начинает осознавать свое предназначение? Когда-то они обе знали, зачем Городу три Хозяйки. Пусть каждая втайне считала, что две другие только помешают… Хотя нет, не каждая. Покойница Катерина отлично понимала, что не бывает монеты об одной стороне. Строго говоря, она ошибалась, почитая сие явление совершенно невозможным, но права была по сути: так быть не должно. И пусть Каиной удалось свернуться немыслимой лентой Мёбиуса, замкнувшись на саму себя, мало добра в этом было и ей, и Городу Чудес.
Марии хотелось бы в ответ сесть рядом с Капеллой на пол, обнять, как младшую сестру, и шепнуть, что теперь, именно вдвоем, они будут лучше всех, так чудесно и правильно, что даже мечтать нельзя, но здесь был этот мальчишка, касаться которого Каиной не хотелось, и Виктория еще растеряна и не знает, что ей несет новооткрытая сила… Не самый подходящий момент обниматься и шушукаться по-девичьи.
- Тебе решать, - ответила Мария тихо. – Но я не враг тебе. И то, что нас двое – это хорошо и правильно. Вот увидишь.
Сейчас она ничего не смогла бы объяснить. Все, что нужно – это время.
- Андрей, - попросила Мария, не поднимаясь, - пусть его доставят туда, куда она скажет.

Отредактировано Мария Каина (2013-11-24 16:48:15)

"Их не казнят".
Капелла медленно кивнула, переводя взгляд с Марии на Андрея и обратно. Растерянная, в растрепанных чувствах, с ощущением великой силы за спиной, она представляла себе, что будет делать только ближайший день. Отнести Ноткина... не в логово его и кодлы, конечно, пусть все и так знают, где это, видимость секрета нужно хранить, так хоть домой. Проверить, пробуждается ли сила по велению или только спонтанно, как бывало раньше, давным-давно. Посетить Стаматина и выяснить, что он имел в виду под обменом.
Завтра с утра идти в Степь.
Что будет потом, она представляла весьма смутно. Треугольник устойчив, но у треугольника три угла. Две Хозяйки имеют все шансы порвать мир, если им случиться поссориться, и некому будет оттянуть на себя их силу, утешить и уравновесить их. Две Хозяйки в месте, которое одной чуждо полностью, в месте, где все рвется ввысь и нет корней, которыми можно было бы жить...
Завтра. Она подумает об этом завтра, когда сумасшедший день пройдет.
Взвесит всё. Осторожно начнет искать границу собственных сил. Найдет менху, у которого можно спросить, что угодно Земле.
Начнет привыкать жить обновленной.
Молодой ополченец вернулся с товарищем. Оба бухали сапогами за дверью и шепотом переговаривались, но тотчас умолкли, стоило им войти. Новенький - Капелла знала и его, она, похоже, знала всех в Городе, кто был моложе двадцати лет - приоткрыл рот, глядя на дерево, и вернулся в реальность только получив чувствительный тычок под ребра.
Чтобы подняться на ноги, ей понадобилась чужая рука.
- Я зайду вечером, - сказала она Стаматину, глядя, как парни грузят Ноткина на носилки, и добавила про себя - "Если сумею встать" - И мы поговорим о вашем предложении.
...Но перед тем, как уйти - так и тянуло схватиться за стену, удержаться за неё - Капелла коснулась ладони Марии. Вопросительный, дружелюбный жест. От кончиков пальцев разбежались по телу холодные мурашки.
"Мы ведь будем жить в мире, верно?"
Очень хотелось верить, что это будет именно так.

Отредактировано Виктория Ольгимская мл. (2013-12-04 20:43:41)

Сцена очистилась. Очередной акт вечного спектакля жизни завершался.
Капелла толком не знала, почему не дают ей покоя театральные аналогии, но всё равно частенько сравнивала жизнь с театром. Более того - с конкретным Театром, с куклами и тем, что видела на его подмостках. Часто она скучала по представлениям, по ощущению творящейся зримой тайны. Может быть, эта тоска изливалась вот так странно, превращаясь в неуместные аналогии, и она давно привыкла к подобным мыслям. Сейчас они успокаивали.
Сейчас, когда мир дрожал и норовил стать чем-то меньшим или большим.
Андрею она только кивнула. В Городе были врачи - куда без них, ни одно большое поселение не протянет - но хороший хирург - совсем не то, что обычный врач. Если не справился Лейнер, выписанный черт знает откуда, про которого ходили престранные слухи, значит, стоило искать в иных местах.
Она и так собиралась в Степь. А лучшими хирургами всегда были менху, способные разъять плоть без скальпеля, способные ножом прочертить правильные линии, способные не причинить боли и увидеть всё в правильном свете.
Если откажется Бурах - она попробует сама.
Кто знает, сколько правды и лжи в слухах о Хозяйках, и сколько лжи в том, что она чувствовала в себе сейчас. Кипучая сила толкалась в пальцы, подсказывала - ну же, сделай сама, зачем тебе другие - но эта сила, пусть и наследная, пусть и достойная доверия, всё же требовала проверки.
Нельзя бросаться сразу на сложные задачи, нельзя обещать то, что, быть может, не сумеешь выполнить.
Кроме того - Степь отрезала себя от Города, а ей очень хотелось бы услышать, что скажет Бурах, ступив на мостовые Города Чудес. О Линиях, о Земле, о людях, живущих здесь. Что скажет древняя мудрость, растущая из веков, взглянув на творящееся здесь?
Она уже направилась к выходу - медленно, словно боясь оступиться, зная, что ополченцы последуют за ней - когда услышала голос Ноткина.
"Плохо усыпила, - мелькнуло в голове.
Она обернулась. Уж чего-чего, а говорить ей сейчас совсем не хотелось. Да и здесь ли, право слово, говорить хоть о чем-то важном?
- Может быть, полежишь смирно и потерпишь до дома? - спросила она миролюбиво и улыбнулась. - Не лучшее место для разговоров...
Ополченцы ждали.