Капелла не знала, ждала ли она этого, или до последнего не могла поверить в то, что мудрые примут сторону Города, который в последнее время не возненавидели, кажется, только дети. Легко любить здоровый, фонтанирующий цветами и жизнью. Тяжело продолжать любить заболевший, где за каждым углом подстерегает смерть. У многих не получилось, многие прокляли его, как причину всех бед, и чудом было то, что у Гаруспика хватило слов, чтобы перебить аргументы Бакалавра, чтобы опрокинуть кровавые чудеса Самозванки.
Первым добрым чудом за несколько страшных дней.
Пушки заговорили ближе к ночи, когда Хан со товарищи уже спустился из Башни, и Капелла честно стояла и смотрела, как огненные снаряды перемалывают Хрустальную Розу в порошок. В этом была и её вина, и она должна была увидеть всё. Досмотреть весь этот болезненный фарс, которым жизнь была двенадцать дней, до самого конца.
Вечер прошел в светлой печали и удивлении.
А на утро тринадцатого дня Город чуть не захлебнулся солнцем.
Чистое небо опрокинулось на него, как перевернутое море. Лазурь мешалась с золотом, и проснувшись в дикую рань, Капелла долго стояла у распахнутого настежь окна, вдыхая всё ещё пахнущий гарью и Язвой воздух. Что-то было совсем не так, как вчера. Собственно, она знала что - у них появилась настоящая, уверенная надежда.
Поисковые отряды пошли в Степь часов с десяти утра - с того момента, когда резвые ребята Ноткина разнесли всем причастным записки. Твирь, чаровская, дурманная твирь, сейчас её было нужно много, столько, сколько никогда раньше не собирали. Один Гаруспик не мог справиться, и на клочках бумаги был призыв - всем, кого хоть немного признают травы, искать. Собственно, они обсуждали такой ход событий давно. Ещё когда только говорили о возможности победы.
За Городом солнце светило особенно ярко. Капелла жмурилась на него, слушала, как перекликаются малыши, опасающиеся заблудиться в одиночку, и сердце её постепенно отпускал ледяной страх за них за всех. Да, многие не пережили Вспышку. Но выжившим больше ничего не грозило.
Одно это могло породить такое счастье, которое не вместит душа человеческая.
Листок савьюра, два стебелька белой плети, пять - печальницы. Твирь шла в руки легко, охотно. То ли откликалась на хозяйскую силу, то ли Степь хотела Городу исцеления. Не понять.
У сигнального костра, призванного не впускать зло, качался кустик бурой твири. Капелла осторожно погладила мягкие листочки, переломила стебель у основания. Аккуратно убрала в полотняную сумку, пристроившуюся на боку. Носить травы в карманах было бы преступлением. Разгибаясь, на излете заметила движение. Обернулась...
И махнула Мишке в ответ. Губы её самовольно растягивались в улыбку, и, конечно, она не могла сдержаться - пошла к Кургану. В конце концов, после победы она ещё не видела никого из термитцев.
А хотелось. Ой как хотелось...

Отредактировано Виктория Ольгимская мл. (2012-03-19 20:40:28)

Они сошлись у подножия Кургана, и Капелла тоже не смогла удержаться от смеха, глядя, как Мишка съезжает вниз. В солнечной, живой Степи можно было смеяться взахлеб, забывая все ужасы эпидемии, и когда её увлекли в танец - Капелла совершенно не сопротивлялась. Закружились среди трав, мир вокруг завертелся и размазался, и, не удержавшись, младшая Ольгимская обхватила Мишку за талию, оторвала от земли. Даже для неё, пятнадцатилетней худенькой девочки, это было совсем легко.
Несколько мгновений Степь вокруг мелькала и смазывалась, а потом Капелла всё-таки поставила Мишку обратно. Голова у неё немного кружилась, она слегка запыхалась, но всё это были недостойные внимания мелочи.
...Вообще она думала, что побеждать будет тяжело. Потому что при всякой победе найдутся проигравшие, и что делать с ними, как не жалеть? Почему-то ей казалось - будет стыдно смотреть в глаза утопистам, на Марию, лишенную своего хрустального будущего, не получиться и взгляд поднять. Но вот сегодня - они собирают травы, и ей отчего-то совсем не стыдно и не горько.
Капелла даже знала, почему. Потому что дети счастливы и здоровы. Во всех других раскладах им, рано повзрослевшим, точно знающим, как нужно строить будущее, не могло быть хорошо. При исходе утопистов они стали бы никем, обыкновенными рабочими, костяком будущего города, которыми Мария легко пожертвовала бы при необходимости. О исходе Самозванки и вспоминать не хотелось - все двенадцать дней у неё пальцы начинали дрожать, стоило только подумать об этом. И ведь не у неё одной.
А сейчас они свободны, они счастливы, Город, который они спасали, по праву их.
Всё хорошо. И Язва уже сейчас отступает перед звенящими цветами ребятишек.
-Савьюр, две белой плети, пять печальницы, - также, не здороваясь, ответила она на мишкин вопрос. Они все тут были повязаны чем-то большим, чем кровным родством, и мелкое несоблюдение правил вежливости всегда оставалось совершенно незаметным - У тебя?
Собственно, собранного ею хорошо если хватило бы на одну баночку настоя.

-Нет. Не говорил, - Капелла качнула головой, по привычке сопровождая слова жестом, и решила вечером сказать Гаруспику спасибо за то, что подумал о детях. Сама она привыкла ничего им не запрещать, если речь не шла совсем уж о жизни и смерти, и сегодня просто не задумалась о том, что ребятишки могут заблудиться, если уйдут слишком далеко. Наверное, привыкла за дни Вспышки, что в Степи безопаснее и чище, чем в Городе, и только сейчас сообразила, что и в ней может быть опасно. В конце концов, и взрослые иногда терялись. Что уж говорить о малышах...
Улов - даже мишкин - не радовал. Несколько стебельков, а ведь Панацеи нужно по-настоящему много. И даже если считать, что твирь идет в руки легко и охотно - в обычный год они столько не набрали бы и за несколько дней - всё равно могло не хватить. Сама Капелла почти не слышала трав - это было просто не её, её всегда был Город с его неочевидными чудесами и песнями людских снов и судеб - и вряд ли пошла бы вглубь Степи, туда, где наверняка воздух звенел от твири. Не потому, что побоялась бы заблудиться. А потому что просто не чувствовала, где больше, а где меньше, куда стоит свернуть, где приглядеться и нагнуться. Если она видела - то или совсем уж не скрывающиеся стебли, или в уголке глаза, на периферии зрения, не приглядываясь. На чутье идти смысла не было.
Но зато сейчас с ней уже была Мишка. Которая точно знала, куда идти.
Капелла не колебалась - в плохое она не верила, в то, что Степи может быть угодно погубить их - тем более, а потому уверенно взяла Мишку за руку и сказала:
-Веди.

Твирь качалась совсем рядом, видимая ярко и явственно, и Капелла мягко переламывала стебелек за стебельком, укладывала в сумку. Здесь, в настоящей, неизведанной, Степи, было очень тихо - только ветер играл с травами, только солнце жарко обливало землю лучами, только где-то далеко позади едва слышно перекликались дети - словно птичьи звучали их голоса. А ещё, если прислушаться, слышно было, как отдается в глубине земли тяжелый размеренный пульс, и как тихо-тихо, почти неразличимо, переговариваются слабые шелестящие голоски - наверное, это шептались травы...
Сумка наполнялась быстро - гораздо быстрее, чем за всё предыдущие утро, и Капелле подумалось, что надо бы завтра собрать детей и вывести их за канатную дорогу уже всех вместе. Вдвоем с Мишкой они, конечно, наберут прилично. Но если подключить всё детское население - Песчанка сгинет ещё до зимы.
"Организовать малышей в отряды, за каждым поставить приглядывать кого-нибудь из старших. У двоедушников - двадцать, их поведет Ноткин. Беспризорников гораздо больше, но их нужно собирать по всему Городу, и, если удастся - приставить к ним Спичку. И ещё Хана привлечь..."
От воспоминания о Каспаре Капелла болезненно поморщилась. Договор был заключен. Они станут мужем и женой, и Многогранник пал пустым - все дети успели уйти в Город. Однако она уже предчувствовала, что гордый Каин до конца жизни станет носить в себе свою Снежную Крепость, каждый раз во снах видеть, как она горит, и как показывать ему, что этот мир честнее и лучше... Бог весть.
Услышав про сказку она встрепенулась, улыбнулась, словно выныривая из забытья. Она рассказывала Мишке про хоббита и Карлсона, про Синюю Бороду и про Вилли Вонку, но про мальчика с кожаной плеткой - никогда.
Она и сказки-то такой не знала, если честно.
-Нет, это была не я. Может быть, кто-то из мальчишек?..
В сумку отправился очередной стебелек печальницы.

-Не заблудимся? - спросила Капелла тихонько, стараясь не сбить Мишку с настроения. Сказкам нужно особенное вдохновение, особенная тишина, и потому среди ребятишек Города всегда считалось самым дурным тоном прерывать рассказчика и сбивать его с настроя. Но спросить всё-таки было нужно.
Капелла знала Степь - наверное, как и все горожане. У неё были свои привычные тропы, знала она, как выйти к становищам одонхе, как найти пасущиеся стада и где найти источник. Но вне этих маршрутов она терялась, становилась беспомощна. Ориентировалась с трудом, могла закружиться на одном месте... Конечно, сейчас с ней была Мишка, с её безошибочным чутьем. Будущая Земляная, которой Капелла доверяла, как себе. Но всё-таки нужно было знать - верит ли Мишка себе сама.
...Сказка начинала развиваться, потянулась путеводная нить. и Капелла заслушалась, замолчала, только склонялась переодически за мелькнувшим под ногами стебельком. Переломить тонкую травинку, пальцы запятнаны соком. От быстроты и легкости сбора кружилась голова, на языке отдавалась вяжущая горечь, и это было до странного хорошо. Слабый вкус твири смывал гнилостный привкус Грязи, поселившийся во рту, казалось, намертво.
-Лучше не нужно, - вздохнула Капелла, осторожно укладывая полупрозрачную метелочку белой плети к остальным травам - Для начала нужно набрать для людей, а Горхон очиститься и так. Грязь утечет к морю, от истока придет читсая вода. Нужно только подождать.
Солнце начинало припекать. Дело близилось к полудню.

-Буду, - легко согласилась Капелла, и вслед за Мишкой уселась в траву, привычно разгладив юбку. В детстве она часто делала так - уходила в Степь, ложилась в благоюхающие, немного колючие травы, и смотрела в небо, позволяя лазурной безграничной свободе затекать в сердце через глаза, очищать душу. В волосах застревали травинки, кожа потом пахла дурманом, и, если лизнуть её, горчила, и это было прекрасное время. Время, когда никто ещё не умер и не проиграл.
Капелла подозревала, что эта вечная память о смертях и безграничном ужасе останется с ней до конца жизни.
Хлеб, разломленный на две части, был мягким и теплым - Мишка наверняка несла его в кармане - и будущая Белая вгрызлась в него с истинным наслаждением. Она не позавтракала, да и все двенадцать дней почти ничего не ела, занятая совершенно другим, и сейчас обычная ржаная горбушка была лучшим лакомством в мире. Под чистым небом, в чистой Степи. Совсем как в тот вечер, когда они только познакомились, и ели горячую картошку с одной тарелки, обжигаясь и дуя на пальцы...
И сказка сейчас тоже имела место. Правда, уже не её, столичная и чужая, но что-то здешнее. Капелла любила сказки Города. Хотя их ей рассказывали не так часто, как хотелось бы.
На вопрос она кивнула, подтверждая, что понятно - рот был занят, да и незачем было говорить - откинулась назад, широко развела руки, словно желая обнять весь мир. Редкое наслаждение - смотреть в небо, щурясь, сдувая лезущую в глаза челку, и Капелла даже подумала лениво, что может и задремать - ведь и спалось ей в дни эпидемии из рук вон плохо.
Но тогда Мишка точно обидится...
Где-то далеко тихо повела незатейливую мелодию дудочка.

Сказку Капелла молчаливо одобрила - простая, она между тем несла в себе зерна вечных истин - "за зло всегда злом воздасться", и "Ворованное добра не принесет", и, конечно, "Нужно быть милосердным". Хорошая сказка, и Капелле вдруг как-то некстати вспомнилось, что Сиротой импрессарио Масок вечно называл Гаруспика, словно знать не знал его настоящего имени. Как будто намекал на что-то или смеялся про себя...
"Откуда я вообще это знаю? - удивилась она, но вспомнить так и не смогла. То ли кто-то из детей принес, то ли сама услышала на традиционном вечернем представлении - ведь за двенадцать дней она не пропустила ни одного - и вдруг стало интересно, как переживает Марк, молчаливо причисляемый к утопистам, их поражение. Стаматины, вестимо, пьют, скорее всего, оба. Бакалавр, наверное, собирается в Столицу, Мария дуется на весь свет... Хотя, скорее всего, нужно другое слово. Слишком уж несолидно звучит. Влад с ней, ожидает её слова. А что делает бессменный директор и режиссер? Радуется ли, что устоял Театр, или горюет о несбывшейся утопии? - Надо будет спросить у детей."
Солнце припекало, светило ярким золотом прямо в глаза, и Капелла прикрыла их, заслонила рукой. Мысли у неё в голове плавали ленивые, медлительные, как снулые рыбы, и она совсем не заметила, как задремала. Просто задумалась о Марке и о Марии, а ещё о том, куда теперь денется Самозванка, и совершенно пропустила тот момент, когда мысли переплавились в сны.
Снилось ей что-то странное - Степь, освещенная огнем трех костров и люди с плачущими лицами, потом Доктор, с которым она разговаривала, сидя совсем близко, на земле, и удерживая под рукой рюкзак, а потом, почему-то, Театр, и маэстро Бессмертник с выцветшим лицом и вымученной улыбкой. Сны были не сказать, чтобы очень уж хорошие, но занятные, и, когда Мишка вдруг продолжила сказку - Капелла вздрогнула и проснулась даже немного нехотя.
И только потом удивилась, что вообще заснула.
-Да. Тоже, - чуть хрипя со сна, согласилась она, и села. Солнце, стоявшее в самом зените, уже ползло к горизонту, готовилось бросить длинные черные тени от их ног и как бы Бурах не начал беспокоиться... - Пойдем.
И уже поднявшись, попросила:
-Ты же расскажешь до конца?
"Нужно больше спать. Спать нужно больше..."
Но чувствовала она себя всё равно до странного выспавшейся и бодрой.

Твирь тяжело оттягивала сумку, пахла густо и горько так, как может пахнуть только свежесорванная трава. Говорят, травники-сбиратели тоже переламывают её у корня, только они наверняка ещё что-то шепчут - они, знающие каждую травинку по имени, выпаивающие кровью каждый стебелек... Капелла же только тихонько улыбалась каждый раз - "Спасибо" - и бережно укладывала резные тонкие листья к другим таким же. Потом станут разбирать травы, с опаской касаться кровавой твири, благоговейно откладывать в сторону савьюр, и Гаруспик, наверное, станет всю ночь мешать настои из того, что они принесут сейчас. А утром побегут по Городу резвые мальчишки - первые бутылочки со спасением передадут людям. Если, конечно, Бурах не решит, что это дело для взрослых. Но тогда всё рискует застопориться - всё-таки именно дети основные его союзники. Они и обидиться могут.
Сказка продолжилась, и Капелла перестала строить в голове образы будущих дней, заслушалась. "Хозяин всех крыс" о чем-то напоминало ей, какой-то невнятной ассоциацией старалось пробиться, но что-то у него не получалось. Никак не выходили ухватить резвую мысль за хвост и рассмотреть со всех сторон.
А вокруг, между тем, никак не кончалась Степь. Во все стороны - море колышущихся трав. Безмолвное, только тихо шуршащее море. Насекомые уже ушли в спячку до следующей весны, становища одонхе были ещё далеко, и только ветер всё напевал какую-то незамысловатую песенку... А время шло.
Безотчетно Капелла стала считать про себя - "один, два, три" - и обеспокоилась. Сюда они явно шли несколько меньше, да и от Мишки тянуло чем-то... Затаенной неуверенностью, возможно?
Миновали полянку савьюра, которой на пути из Города явно не было. Солнце уже начинало краснеть, они явно проспали гораздо дольше, чем следовало бы, и, прислушиваясь, Капелла не слышала даже эха детских голосов. Даже тех, похожих на птичьей пенье, перекличек, что наполняли Степь утром.
-Мы заблудились? - спросила она очень спокойно, и поудобнее подтянула на плечо сползающий ремень сумки. Страшно ей, разумеется, не было. Что могло случиться в налитой солнцем Степи с ними?
Особенно сегодня.

"Значит, всё-таки заблудились, - вздохнула Капелла, но испугаться у неё всё равно не вышло. Слишком солнечным и добрым был мир вокруг, слишком много страшного пережили они, чтобы сейчас что-то могло случиться, да и чем повредят игры трав их будущей Хозяйке?
Ясно же, что ничем.
Наверное, это "Нам туда" было чем-то походобным толкавшему её в спину ветру. Тому самому, что привел к Хану и к Ласке, к Спичке и Ноткину, который был первым после снов свидетельством пробуждающейся силы. Сжав мишкину руку, Капелла вдруг очень остро почувствовала - девочка проснется рано, может быть, ей не будет даже и девятнадцати, и если так нужно, если она так слышит - и правда, нужно идти. Мир вокруг - их мир - ценил тех, кто умеет ждать, и подчиняться неслышному зову. Хозяйки - самые чуткие, с самым лучшим слухом, их дело - слышать и поступать в соотвествии с услышанным. Всегда.
-Мы хотим сказку, - решительно сказала она, и легонько подтолкнула Мишку - веди, я за тобой. Дудочка где-то на закате, там, где пастухи берегли немногих выживших быков, затянула что-то переливчатое и славное. Подхватила степная Невеста - голос высокий, чистый...
Двенадцать дней Степь молчала, ожидая развязки. Сегодня её снова начинали заливать песни.

Сказка шла к развязке, готовилась сорваться в катарсис кульминации, и Капелла снова заслушалась. Ей давно уже не рассказывали степных сказок, она уже как-то отвыкла от их простоты и довольно неприятных деталей, подобные которым столичные авторы всегда как-то стыдливо заминали, поминали мимолетно, и переходили к морали. Представились ей темные подземелья - наверное, сухие, пульсирующие алым, со стенами горячими, как живая кожа. Представились ветвящиеся коридоры, по которым слышен плач и стон. Представилась огромная крыса, набирающаяся сил от чужой боли...
Воображение всегда было хорошее. Капеллу слегка передернуло.
А потом Мишка увлекла её за собой, почти бегом потащила в горку, сумка захлопала по боку, волосы подхватил ветер, ударил в лицо пряным душистым ароматом... Они остановились так же внезапно, как взяли разбег, и Капелла ахнула, прижав сжатые ладони к груди. Сердце её пропустило один удар.
В ложбинке - круглой, словно фарфоровая чаша - цвела черная твирь. Не отдельными тонкими стебельками, но настоящим ковром, на который и ступить-то было бы невозможно - обязательно пришлась бы под ботинок травинка, а топтать печальницу - хуже не придумаешь приметы. Травы клонились под ветром, Капелла даже услышала тихий перезвон - словно хрустальные колокольчики звенели где-то далеко, почти неразличимо...
Но главным было совсем не это. На противоположном краю ложбинки, там, где смыкались два холма, стоял огромный бык, и шерсть его искрилась на солнце снежной белизной. Влажные карие глаза, высокие бока без единого пятнышка чужеродного цвета, мягкий нос и крутые рога, венчающие лоб высокой короной... Бык смотрел на них исподлобья, но не зло, и из уголка его рта свешивался пучок твири - заповедной травы, которую обычные быки обходили стороной, словно чувствовали что-то.
-Аврокс, - шепнула Капелла почти неслышно, и коленки у неё чуть не подломились. Высший бык, младший брат боса Туроха, возвышался над Степью, подобно тому, как корабль под белыми парусами возвышается над водной гладью. От копыт его тянулась длинная тень, и от осознания, что это - Высший - хотелось преклонить колени. - Аврокс.

Бык ступал бесшумно, даже твирь под его копытами, казалось, не сгибалась и не шелестела. Огромный, он двигался легко и неспешно, словно плыл в горчащем мареве трав, и крутые рога покачивались, норовя продырявить небо, и в каждом движении чувствовалась скрытая мощь. Говорили - последнего аврокса раскрыл Оюн, просто так, не умея, взрезал живую плоть, и плакали Невесты в Укладе по ушедшему Высшему, горечью песен прощения просили за ненужную смерть. Теперь же выходило - тот не был последним, ещё не перевелись на земле, в Степи, кроткие могучие звери, чья кровь заповедна, чья смерть продолжает жизнь, и это было прекрасно. Давало новую надежду. Если живы ещё авроксы, быки-боги, то всё будет хорошо.
Не может не быть.
Высший навис над ними, закрывая полнеба, глаза у него были темные и влажные, дыхание пахло травами и обжигало, словно пар. Капелла смотрела, как Мишка прижимается к белой шкуре, стремясь объять необъятное, и ей было одновременно радостно и страшно, потому что есть вещи, глядя на которые, нельзя не испытывать благоговейного ужаса. Прикоснуться к боку аврокса? Запустить пальцы в жесткую белую шерсть? Капелла робела, хоть и знала, что бык ждет этого. Он был красив, нет, был прекрасен, и потрогать чудо? Что может быть заманчивее и одновременно страшнее?
Аврокс дохнул Мишке в волосы, скосил на Капеллу взгляд. На дне зрачков - мудрость.
Кто знает мир лучше, чем Высшие?
Никто.
И Капелла всё-таки решилась, коснулась ладонью высокого бока, провела подрагивающую смазанную линию. Шерсть была, против ожидания, мягкой. Мягкой и очень теплой, и вскоре младшая Ольгимская уже прижалась к ней щекой, вслушалась в размеренное дыхание и гулкий стук сердца. Такой звук иногда слышался в нутре земли, шел из глубин...
Бык прикрыл глаза, наслаждаясь лаской.

Аврокс нагнул голову, подталкивая Мишку носом, и Капелла ясно поняла - пора возвращаться. С запада уже трогали небо фиолетовые сумерки, совсем скоро должна была спуститься на Степь ночь, и Гаруспик, наверное, уже затеплил в своем убежище лампу, и дети уже принесли ему твирь на ладонях. За ночь нальются Панацеей бутылочки матового стекла, и Бурах будет зевать, и под глазами у него будут залегать тени, и спасение пойдет по Городу...
И всё обязательно будет хорошо.
Капелла погладила быка между крутых рогов. Взяла за руку Мишку. Пора было уходить, Артемий, скорее всего, уже беспокоится, и ей вдруг подумалось, что это встречу она будет вспоминать всю жизнь. Мало кому из тех, кто не принадлежит Укладу выпадает счастье хоть раз увидеть Высшего, тем более сейчас, когда их, возможно, и не осталось почти... Она не удержалась - склонилась в поклоне, не думая о том, как смешно и глупо это выглядит, прижала ладонь к сердцу, и аврокс - бог-бык - качнул тяжелыми рогами в ответ. Медленно, величественно двинулся вперед - словно поплыл над травами. Забрал налево, в Степь, к горизонту... Вскоре его уже не было видно в сгустившихся сумерках. Словно никогда он и не встречался им.
Говорить не хотелось. Есть вещи, после встречи с которыми можно только благоговейно молчать, и даже сказка как-то подзабылась, потому что Высший был лучше любой сказки.
Настоящее доброе чудо.
Первое с их победы.