...Улицы были пустынны. Окна наглухо заколочены. Двери закрыты. Полная, нереальная тишина укутывала Город. Только осенний ветер - прохладный, легкий, несущий с собой запахи железа и твири - позволял себе кружиться над мостовыми, посвистывать в водосточных трубах, шуршать листьями. Ветер привык к Городу, знал все его уголки. Ветер был удивлен молчанию и пустоте, совсем несвойственным месту, где живут люди.
…Город умирал. Тихо и достойно, перед самой смертью успокоившись и смирившись. Как жертва на алтаре, тупо глядящая на блестящий в руке жреца нож. Как смертельно больной, успокаивающий рыдающих родных. Как изъеденный болезнью старик, ничего уже не желающий в жизни.
Город умирал. Ещё стояли дома, земля ещё была затянута в строгие линии мостовых, ещё несли свои воды Жилка и Глотка, скованные набережными и мостами, но все это уже было пустой фикцией. Только тенью жизни. Город уже был мертв и знал об этом. Люди ушли от него. Бросая нехитрый скарб, оставляя больных и умерших, плача, оглядываясь - но ушли. Те, кто ещё был здоров и жив, конечно.
Город не винил их.
Капелла шла медленно, стараясь не нарушать покой умирающего даже стуком каблуков. Вела пальцами по стенам домов. Присаживалась на лавочки. К определенному моменту просто сняла ботинки и пошла босиком. Мостовая под босыми ногами была теплой, словно шкура живого зверя, и от этого хотелось плакать и просить прощения у молчащего неба. И больше всего она надеялась, что её не станут искать. Она вывела своих, кого могла, конечно. Едва не сцепилась с Ноткиным, разозлившимся на предложение уйти в Многогранник. С трудом смогла убедить Ласку уйти из сторожки... Дети горевали по Городу, малыши плакали, старшие оглядывались и молчали, и за этим горем никто не должен был заметить её отсутствия. А даже если заметят - то когда ещё найдут. Время проститься было.
Капелла обошла весь Город, от Боен до Многогранника. Ноги тихо гудели от усталости, глаза были сухими и горячими - она не плакала. В конце концов, не ей же умирать. И самым страшным было не поражение - боги бы с ним, на самом-то деле. Самым страшным была смерть, пришедшая в Город.
Долго сидела у лестницы в небо, той, что в Ребре. Катала в пальцах травинку. Думала... Ни о чем. Среди тех, кто мог обеспокоиться за неё, был брат - "Ничего. Он сейчас так занят с Марией..." Вокруг лестницы были следы огня, и Капелла мимолетно вспомнила своё видение из первого дня - о синем огне, о горьком дыме... Кажется, это было много жизней назад.
Задержалась у Собора, запрокинув голову, глядя в  небо. Собор всегда напоминал ей паука, но не злого, а так, безразличного.
Город, казалось, смотрел ей вслед, когда она шла к Театру. Город словно спрашивал. Даже не "Зачем" или "За что", а "почему". Наверное, он и, правда, не понимал, почему люди не приняли его истины. Наверное, он и, правда, не понимал, почему его защитники не смогли его отстоять. Капелла то и дело оборачивалась, словно стремясь встретиться взглядом с тем, неназванным, что иногда приходило к ней во сне, но, конечно, никого не оказывалось. И всё равно она точно знала, какие у Города глаза. Серебряные, как эта осень, печальные и беззащитные.
"И жертва уже на алтаре. И жрец уже поднимает нож... Ничего, осталось последнее"
В Театр она шла в последнюю очередь. Прощаться с сердцем, в последний раз услышать его биение, повиниться перед портретом матери. Она обязательно простит, но самой себя простить гораздо сложнее. "Главное, чтобы дверь не была закрыта. Маэстро, когда уходил, мог и озаботиться..."
Но дверь послушно подалась под толчком, скрипнула, как много раз до того, и Капелла словно окунулась в полумрак и тайну. Солнечный свет мгновенно показался совсем и не светом, а белой пылью, повисшей в воздухе. А ещё показалось, что всё ещё можно исправить. Что Театр - старый сказочный Театр - может как-то перевернуть всё так, что получится начать сначала... Босым ногам сразу же стало зябко, но обуваться Капелла не стала. Пристроила ботинки у самой двери, шагнула вглубь Театра. Она никого уже не ждала здесь застать - утописты покинули Город ещё несколько часов назад - и потому не стала объявлять своё вечное "Здравствуйте". Нерешительно подняла глаза на портрет старшей Виктории, и содрогнулась, видя в нарисованных глазах совсем живую понимающую грусть. Сразу вскипели сдерживаемые слезы, и Капелла сердито утерла глаза рукавом, гоня их.
"Не мне же умирать"

Слезы так и не пролились. Бесконечно вбитое в подкорку "не показывать своей слабости" действовало и сейчас, когда все поводы были налицо. Никто не сказал бы, что в её положении стыдно плакать в пустом Театре. Никто не узнал бы. Но всё равно оставалась.. Даже не вера, а фамильное упрямство Ольгимских, всегда проявляющееся так некстати.
Капелла сжимала в пальцах концы шарфа - легкого и газового, грозящего, казалось, порваться от неосторожного движения - и не могла оторвать взгляда от лица матери. Про себя она пыталась придумать себе жизнь - ведь люди-то не мертвы, ведь сила не ушла, ведь всё ещё может быть - и не могла. Одна мысль о том, что придется идти обратно, снова чувствовать серебряный взгляд между лопаток, а потом ещё кого-то видеть, с кем-то разговаривать, вызывала приступы почти физического отвращения.
Если долго смотреть в одну точку на рисунке, может показаться, что он ожил. И Капелла правда видела, как подрагивают руки матери, протянутые к Городу, как незримые ветерок шевелит её волосы... Это было не видение, это была фантазия. Живая и явственная. Лучше всякого видения.
"Мне бы сейчас утверждать власть, следить, чтобы Двоедушники ни с кем не сцепились, держать Мишку за руку, чтобы не потерялась, а Ласку - за плечо, чтобы не ушла. Мне бы сейчас договариваться с Марией о том, что мы станем делать дальше. Мне бы найти брата и убедиться, что он жив... Мне бы закладывать фундамент новой жизни, - от этого словосочетания "новая жизнь" её затрясло - Но это будет уже не мой Город... Не мой"
Обычный человек назвал бы её бесчувственной и эгоистичной. Ещё бы, ведь если у детей умирают родители, им положено плакать именно о них, а не о нагромождении камня и металла. Но об отце всё уже было сказано, вся боль уже вылилась в тот вечер, когда она провожала его на смерть. К тому же, отец был стар. А Городу ещё жить и жить. Воплощать новые фантазии, морочить новых людей, приходить во снах к новым Хозяйкам...
"Это несправедливо!"
Слово было глупым, банальным и откровенно детским. Но это было именно несправедливо - отправлять на смерть то, что должно спасти.
Скрипнула дверь, но Капелла даже не сразу сообразила, что это значит. Она настолько не ждала... Да, никого не ждала, что не сразу обернулась на звук. Не сразу оторвала взгляд от лица Белой Хозяйки. А когда оторвала...
Если не вглядываться, казалось, что маэстро совсем не изменился. Тот же щегольской костюм, лакированные ботинки и трость. Те же легкие движения, кое-где подчеркнуто излишние, та же нарочито небрежная прическа, разве что немного растрепанная шаловливым ветром. Но стоило взглянуть в лицо - и впечатление рассеивалось, как дым. И Капелла сначала испугалась, только потом сообразив, чего.
Марк не улыбался. Не было привычного оскала-для-публики, который, казалось, и являлся визитной карточкой маэстро, приметой, по котором его можно было бы узнать в любой одежде и в любой толпе. И взгляд был прямым и без малой доли лукавства.
"А ведь я не видела его всего пару дней..."
И только через минуту Капелла сообразила удивиться - что делать человеку из выигравшей фракции в обреченном Городе? Понятно, она - она стремилась сохранить его, как могла. Но утопист....
Грустная улыбка тронула губы - "До чего дошла. Уже меряю людей по убеждениям, а не по личности". И за недоумением не возникло и тени раздражения. Хотя по всем правилам следовало бы разозлиться на человека, прервавшего уединение. Или, напротив, обрадоваться его появлению. Капелле же было более-менее всё равно. Тихий интерес терялся за горечью.
Переступила с ноги на ногу - стоять было всё-таки холодно, но пол тихонько толкался ровным медленным пульсом, и ради этого стоило терпеть - сказала больше из вежливости, чем из желания услышать человеческий голос:
-Здравствуйте, маэстро, - привязчивое словечко прозвучало глухо и невыразительно. Сейчас вообще всё звучало глухо и невыразительно, тишина передсмертия глушила звуки - Почему вы не с остальными?
Да, вопрос был откровенно невежливый и дурацкий, но Капелле было просто не до того. К тому же молчащий неулыбающийся Марк будил подсознательное желание что-нибудь сделать. Сказать какую-нибудь глупость. Спросить ещё большую глупость...
"Если молчат даже артисты и шуты - значит, дело совсем швах. Значит, случилось не просто страшное, но непоправимое..."

"Маэстро не отвечает на вопросы прямо. Конечно, как я могла забыть..."
От выражения лица Марка стало как-то легче. По крайней мере, мир намекнул хоть на какую-то стабильность, и как смешно это не было - Капелле стало спокойнее. Не намного, не настолько, чтобы забыть о приближающемся, с каждой уходящей минутой, огне, но настолько, чтобы отвлечься от всепоглощающего чувства вины. Захотелось переключить внимание. Захотелось хоть на мгновение провалится в прошлое - ну, хоть в тот год, когда они впервые познакомились. Благо, Театр был так же тих и сумрачен, и если чуть отстраниться - можно и представить, что за стенами всё по-прежнему. Нет, и не было чумных крыс и зараженных, никогда не маршировала по улицам армия, не бежали люди...
"А вот интересно, если бы горожане остались - генерал всё равно отдал бы приказ?"
Вопрос, конечно, был совершенно риторический. Как и тот, который озвучил Марк, перекидывая ей её собственное вопрошание. Капелла только едва заметно пожала плечами и чуть улыбнулась. Она не была готова объяснять постороннему человеку, что сюда её пригнали тоска и страх. Она вообще не готова была это объяснять кому бы то ни было.
"Глупо же. Меня, наверное, ждут, но..."
К горечи вины мешалась тревога. Едва заметная, тихая, чистая тревога Города, ещё посылающего видения, ещё пытающегося что-то сказать. "Глупенький, тебя же не станет на рассвете. Чего ты?" Но чутье не унималось, ослабевшее, она всё равно тянуло приглядеться, испугаться и, может быть, что-то исправить... Жаль, но пугаться у Капеллы уже не выходило. За двенадцать дней она успела навидаться всякого, и сейчас её очень трудно было удивить.
"И всё-таки нехорошие у него движения. Да и взгляд..."
Чутье отозвалось холодком в груди - "Правильно мыслишь, правильно". А Капелла всё приглядывалась, и всё больше беспокойства было в её глазах. Она отмечала и резковатые, смазанные движения - "Уже не вычурность, больше напоминает безумца или пьяного" - и нехороший, лихорадочный блеск глаз, и помпезность слов... Сознание переключалось, перестраивалось с режима жалости к себе и миру на режим тревоги за человека, и это было одновременно приятно и нет.
"Смертью?.."
Слово эхом отдалось в ушах, и через мгновение ударило видением, как все последние дни лихорадочным, жарким и болезненным.
"Смех, бьющийся огонь, грохот пушек, тяжелые ядра, в пыль перемалывающие Город, содрогающаяся земля, полная глухого нутряного стона, лицо Марии - торжество, лицо Ноткина - ненависть, лицо Блока - безразличие, лицо Гаруспика - боль... Смех, плавящиеся фрески, смех, кружащаяся в танце пара, смех, падающая крыша... Смех и огонь. Смех и огонь..."
Глаза Капелла открыла медленно, вдохнула, заполняя легкие воздухом до отказа, медленно выдохнула сквозь плотно сжатые зубы.
"Значит, вот как? Красивое самоубийство?"
Как ни странно, ожидаемого ужаса не было. Только усталое желание ударить по лицу, наотмашь, приводя в чувство. Или сползти на пол, свернуться в клубок, и слушать бьющееся сердце Города, пока огонь не остановит его навсегда...
-Не надо, - почти шепотом выдохнула она, и на мгновение прикрыла ладонью глаза, словно желая увидеть что-то совсем другое - Не надо, Марк.
Сказала - и сама испугалась. Имя вылетело как-то незаметно, инстинктивно, и поздно было ловить его, менять на безличное "господин Бессмертник" или "маэстро".
"Ну, что же меня всё несет в чужие дела? Мне-то какая разница?.."
Мысли были привычны, и Капелла даже немного порадовалась им. Тоже своеобразная стабильность...

Пол дрогнул под ногами, тихий гул наполнил воздух густой вибрацией. Задрожали в унисон кончики пальцев, зашевелились волосы, чужая тяжелая боль прошила тело, прокатилась по позвоночнику, отдалась в ушах ударом крови. Город содрогнулся от первого удара, смех маэстро потонул в этой дрожи, качнулась крыша и поплыли стены...
"Но ведь говорили, что первый залп будет утром, а сейчас ещё и ночь толком не наступила!"
Инстинкт самосохранения так и подначивал бежать. Вылететь из Театра, и нестись прочь, обгоняя собственную тень, только бы не чувствовать, как уходит из-под ног земля, как огонь приходит в Город на правах хозяина. Только бы жить...
Капелла знала, что никуда не побежит.
Уйти сейчас - значило бросить Город один на один с оглушающей болью. Значило предать его в последний момент. Значило оставить на смерть последнего человека, оставшегося верным этому миру, означало струсить, не суметь...
Стоило признаться - страх был. Никому не хочется умирать в пятнадцать лет. Никому вообще не хочется умирать. Но был он приглушенным и отдаленным, словно бы чужим. Ничего не имело смысла. Всё было преисполнено смысла.
-Бал Абадонны, ангела смерти, - тихо продолжила она, повторив жест маэстро, сложив руки в почти молитвенном сосредоточении - Царство Танатоса-смерти, брата Гипноса-сна, сына Никты-ночи. Слепая обезумевшая Немезида, занесшая меч. Сошедшиеся в одном клубке нити вер и убеждений, разрубленые карающим мечом. Проигрыши, выигрыши, тайны, загадки, вера, неверие, счастье и горе...
Засмеялась - совсем тихо, почти не слышно, совсем не похоже на смех маэстро. Перед смертью на язык так и просились возвышенные эпитеты и речи, дешевый пафос и самая драгоценная истина. Да. Решение было принято, и Город мог больше не боятся умереть в одиночестве. Он вообще мог больше не бояться, ибо нечем напугать умирающего...
"А может быть, всё-таки успеем?.."
Мысли о том, что можно уйти одной, у Капеллы просто не возникало, и она задумалась, чем можно зацепить театрала. Что можно сказать, чтобы как-то убедить его уйти.
Забавно, но мысли "Зачем?" у неё не возникало также. Нельзя оставлять тех, кто может жить, на смерть. Всё. Конец. Нет объяснений, способных объяснить это знание. Нет объяснений, с помощью которых можно растолковать цинику, что все люди дороги...
"Родных у него нет, любимых я не знаю, единственная явственная страсть - Театр... А он, как раз, остается здесь."
При этом, если бы Капелле кто-то сказал "Пойдем" - она только пожала бы плечами. Её Город оставался один на один с болью, со смертью. И если можно уйти, спасая чужую жизнь, то спасая свою - нет.
-Но что такое всепоглощающая бездна вечности перед одним мгновением жизни? - Капелла улыбнулась, её снова затопляла болезненная красноречивость приговоренного - Что такое вечность смерти перед жизнью? Что такое вообще вечность?
"И хорошо всё-таки, что он слишком занят своим... безумием?.. Нет, своим финалом, чтобы обращать на меня внимание по-настоящему. Хорошо, когда тебя не гонят. Хорошо..."
Слово было пустым и гулким. Капелла стояла под самой сценой, запрокинув голову, и ждала ответа.

Земля дрожала чем дальше, тем ощутимей. Капелла - босая растрепанная девчонка с искренними, слишком возвышенными словами на языке - боролась с подступающими к горлу слезами. Она всегда хорошо чувствовала чужую боль. Даже боль кошки, ушибившей лапу. Даже боль пьяницы, мающегося похмельем. Даже боль ребенка, поранившего палец. Боль же Города была так огромна, что Капелла не могла даже ощутить её целиком, опасалась растворится в ней, и потеряться окончательно. Перед глазами мелькали вскипающие Жилка и Горхон,  дымящиеся воронки на месте Термитника, и огонь, огонь, огонь... Капелла никогда не боялась огня. Не боялась и сейчас, стараясь отогнать образы, услышать ответ.
Аплодисменты маэстро вырвали её из горячечной бездны видений, и Капелла даже изобразила подобие поклона - положив на сердце правую руку, чуть отведя левую. Волосы на мгновение занавесили её лицо яркой пеленой. Раньше она никогда бы так не сделала. Раньше - но не сейчас. Сейчас все рамки, выставленные суровым воспитанием старшего Влада рушились и комкались. Были бессмысленны. Бессмысленны. Раздельно и по слогам.
И в иное время Капелла могла бы испугаться. Она вообще всегда боялась неосознанного, изломанного безумия, старалась избегать его. Но сейчас все былые страхи были неважны. За болью Города они терялись и выцветали, словно та застенчивая девочка, которая всегда старалась дружить со всеми, следовать урокам отца, не нарушать правил вежливости, умерела ещё раньше, когда узнала о принятом решении. Сейчас оставалось что-то потаенное, глубинное, всегда прятавшееся за искусственными рамками...
Капелла оценивающе окинула взглядом сцену, особенно прикинув высоту, и, поняв, что из зала ей наверх не забраться, шагнула к лестнице. Ей отчаянно хотелось... Хотелось что-нибудь сделать. Сама она была вполне спокойна и довольна прожитой жизнью. Она не успела сделать никому зла, не успела потерять себя, и могла уходить. Лихорадочное состояние Марка вызывало инстинктивное желание вмешиваться. Менять. Утешать...
"Жалость унижает? Кому как. К тому же в конце да не попробовать всё-таки последовать инстинкту было бы откровенно глупо"
Доски сцены были теплее каменного пола, и Капелла не удержалась, представила бесчетные сказки, пьесы и актеров, которых перивидала эта сцена. От неё было как-то теплее, словно Театр и правда мог по волшебству что-то изменить, начать сначала...
По старой памяти раскинула руки, поднимаясь. Тень на стене повторила её жест, словно бы раскинув дрогнувшие крылья.
Чуть задержалась на границе высвеченного прожектором пятна, словно бы опасаясь нарушить уединение рассказчика - "Всегда хотела попробовать эту роль" - всё-таки шагнула внутрь. Тень легла на сцену, явственно-черная, резко очерченная.
-Всё было не зря, - слова прозвучали уверенно, и Капелла мгновенно поняла, что верит в это. Ничего в этом мире не бывает зря. Ничего не бывает просто так. "Ведь если звезды зажигают - значит, это кому-то нужно?" - Всё было не зря.
Слов не хватало, и Капелла, мгновение промедлив, протянула руку, мягко коснулась ладони Марка. Максимально возможный способ утешения, возможно глупый и наивный, но всё-таки...
Подняла голову, желая встретить взгляд. И заговорила - чуть невнятно, проглатывая окончания. Этого она не рассказывала никому:
-У города серебряный взгляд, вы знаете? Серебряный и беззащитный, глаза, как озера. Дыхание теплое, пахнет травами. У Города множество чудес, вы знаете? И он никогда не хотел ничего плохого. Никогда и никому, только иногда гнал прочь тех, кто не желал его слушать. Он красивый, и живой, он такой же живой, как и мы с вами. У него тоже бьется сердце - вы же тоже слышите это, правда? - "ведь тогда, в парке, трость отбила точный пульс. Не бывает таких совпадений!" - И он тоже болел, все эти двенадцать дней, бился в лихорадке, как любой больной Песчаной Чумой. Вот только больных людей лечили! - голос дрогнул, подводя. Капелла опустила голову, пряча взгляд за челкой. Она умела говорить. Не умела слышать ответы.
-Покажите мне вечность, маэстро, - шепотом добавила она, и сама удивилась простоте и пустоте этой фразы. Она ведь хотела молчать...

Отредактировано Виктория Ольгимская мл. (2011-08-13 16:46:57)

"Дайте мне чуть больше времени! Дайте мне возможность найти лицо за маской, нащупать живое под холодным фарфором! Боги, ну, почему именно сейчас я безумно хочу что-то изменить? Почему именно сейчас, когда мой мир обращается в пепел, и уже поздно, безнадежно поздно?.."
Капелла всё не опускала руки, глядела с тем неусыпным вниманием, с каким священники слушают исповедь. Про себя она давила совершенно неуместные истерические смешки - она не могла поверить в то, что человек, способный слышать сердце своей земли, может не понять её жизнь. Не придать ей значения.
"Сцена и декорации, сцена и декорации. Труппа актеров, разыгравшая драму. И мы, кажется, завершаем её, когда остальные уже ушли со сцены... Неужели я начинаю думать театральными категориями? Смешно, смешно..."
Старшая Виктория со стены смотрела на дочь - сочувственно, понимающе, и Капелле подумалась, что уж мать-то сумела бы справиться с такой ситуацией. Нет, даже не так. Если бы была жива мать - такого просто не случилось бы.
"Пробудившаяся Хозяйка могла бы исцелить Город. Это несправедливо!"
Глупое слово, словно заевшая пластинка, закрутилось в голове. Справедливость и несправдливость иллюзорны, но так, как было - не должно было быть. Не могло быть.
-Вы говорили мне, а я не поверила, - "Мы не мертвы. Смерти нет, есть только жизнь и прятки от неё..." - И не поверю впредь. Под любой маской можно найти лицо...
Она хотела сказать ещё что-то - но тут пальцы театрала сжались на её ладони, и Капелла содрогнулась, запрокинула голову. Живой контакт чаще всего начинал видение, и агонизирующий Город всё ещё мог говорить, как умел.
"Светлые волосы, золотистые глаза, юноша, тренирующийся в пустом цирке, нитки марионеток, смешная тряпочная лошадь на ниточках, ноги у неё заплетаются, не идут, но кукловод терпеливо, раз за разом пытается заставить куклу сделать шаг... Легко пляшущие на вагах марионетки, оскал мастера, своды Театра, строки сценариев, маленькая гримерка, заменяющая дом, серебряные глаза Города, Театр-сердце, распространяющий багряный ток крови, качающаяся в руках трость, золотистые глаза, упрямые попытки заставить Масок сделать всё, как надо..."
Капелла вдохнула, с некоторым трудом удержалась на ногах. Она поняла, что хотел сказать Город - не только Хозяйки были ему устами, но и бессменный режиссер. И не только устами, но тем, что заставляло биться сердце, двигало пантомиму жизни к логическому финалу...
-Вы живы, маэстро, - подавила желание сильнее стиснуть чужую ладонь в желании живого тепла - Разве может кукловод быть мертвее кукол?
Медленно подняла уголки губ, обозначая улыбку. Ей нечем больше было ответить на мертвенную пустоту в чужих глазах. Ей вообще по всем канонам следовало сейчас сидеть где-нибудь в уголке и ждать - до конца обстрела оставались полчаса, ну, максимум, час - но вечный инстинкт жалеть других прежде себя закручивал, теребил, заставлял делать хоть что-то. Пусть неравноценное, пусть откровенно фальшивое, но делать.
Где-то снаружи глухо громыхнул взрыв, и Капелла сжала зубы, гася мгновенный приступ боли. Виски заломило, по телу разлился огонь, и она всё-таки не удержалась, уткнулась лбом в плечо Марку, закрыла глаза, стараясь переждать. Кажется, выстрел пришелся в одно из самых важных мест. Быть может, ударило по Утробе, быть может, задело Ребро, а может быть рухнул Собор... Всё могло быть.
"И дальше будет только хуже"

Пахло трухой и пылью, наверняка со стен осыпалась штукатурка, и наверняка же где-нибудь да пробилась одинокая трещина. Капелла не видела. Закрыв глаза, она уже не решалась их открыть, судорожно сжав зубы и стараясь не кричать.
"Нельзя так чувствовать металл и камень - сказали бы люди и были бы не правы. Можно. Ещё как можно чувствовать предсмертное биение сердца, сбившийся пульс, жаркую боль, волнами проходящую по позвоночнику и разливающуюся у висков... На таком фоне боль от слишком сильной хватки на плечах была совершенно незначительной, жалкой и слабой.
"Огонь, огонь, зачем они так долго, словно по кусочкам отрубать плоть у ещё живого осужденного..."
Когда, наконец, миновало, Капелла, открыв глаза, поняла, что судорожно сжимает в пальцах щегольской фрак маэстро, прихватив его в районе груди. Ткань была чуть шероховатая наощупь, наверняка пахла пылью, и Капелла долгое мгновение не могла заставить себя ослабить хватку настолько, чтобы получить возможность хоть немного отстранится. Увидеть лицо. Впрочем, всё равно не помогло бы - Марк крепко удерживал её за плечи, так, что вывернуться было совершенно невозможно. Было в этом порыве что-то очень грустное и трогательное...
"А говорите, мертв. Мертвые так не цепляются за живых. Мертвые мертвы, и не способны на откровенность"
-Бездарный режиссер не стал бы писать такой финал. - сказала она вслух. Подняла лицо, оторвав взгляд от золоченых пуговиц на рубашке маэстро - Бездарный режиссер сломался бы на середине драмы, не смог бы продолжать. Бездарный режиссер не удержал бы Город и нескольких дней.
"И поздно, поздно уже говорить "Это не твоё дело". Перед общей смертью всё смешивается в одно, и я всё-таки доскребусь до истины, - Капелла прислушалась к ощущениям, усмехнулась. - Или в нем нет смерти, или я не хочу её чувствовать"
-И бездарный режиссер ушел бы отсюда, - "Вот уж действительно, не поймешь, лучше быть бездарным или всё-таки нет" - Потому что бездари всегда прежде ценят свою шкуру, а не своё дело.
Раньше Капелла бы шарахалась, пыталась выпутаться из чужих рук, оттолкнуть, сбежать. Но сейчас, перед лицом вечности - той самой звездной бездны, готовой обрушиться на неё в одно мгновение - от социопатских привычек не осталось и следа. Напротив, хотелось чувствовать живое тепло, чувствовать не-одиночество... Два сердца - Марка и Города - бились лишь с небольшой разницей, словно эхом отзываясь друг на друга, и Капелла аккуратно приложила ладонь к груди театрала, слева, словно стараясь плотнее почувствовать три пульса - и свой в их числе. Сказала, чуть ли не нараспев:
-А сердца бьются. Им всё равно, по чьим жилам гнать ток - маски или человека, считающегося себя маской. По жилам Города или ребенка. У мертвецов не бьется сердце. И мертвецы не пытаются ничего сохранить - им уже всё равно...
"Интересно, что там - за смертью? Новый путь, или всё-таки забвение?.."
"Ничего. скоро узнаем точно"

На мгновение Капелла задохнулась, не зная, как принять такие слова. Перед глазами у неё встала мать, её улыбка, добрый лукавый взгляд, руки, похожие на птичьи крылья... А потом стало поздно что-то осмысливать и что-то отвечать. Мир дрогнул и с тихим стоном треснул. За стенами Театра воцарился огонь, с потолка с грохотом полетели вниз какие-то обломки. Инстинктивно Капелла вцепилась в Марка, сухие рыдания спазмом сжали горло, сердце пронзила острая боль...
"И прах смешается в одно, и снег укроет его, и по весне на нем пробьются травы, и поднимется бурая твирь... "
-Не бойся смерти, - шепнула она, не зная даже, кому. Себе, Марку, Городу?.. Всем вместе и никому в отдельности. Всем вместе… Шепот её был почти и не слышен за гулом гибнущего мира - Смерти нет.
И Город, словно бы жалея её, в последней вспышке агонии послал видение, заслонил грохот начинающегося обвала.
"Пыль и пепел, черная сухая зола, едва заметный сероватый дымок, обломки камня, земля, запекшаяся одной страшной раной, холодный осенний дождь, молния, расколовшая небо, гром, похожий на отдаленное эхо канонады, дождь, словно слезы над могилой... Лицо брата - расширившиеся в ужасе понимания глаза, медленно угасающий серебряный взгляд Города, темнеющее небо, угасающее пламя, руины и развалины, осколки маски и истрепанная тряпичная кукла под обломками Театра, навеки замолчавшее сердце и тихий дождь - на день, на неделю, на вечность..."
И почти без перерыва, так, что получилось почувствовать только живое тепло:
"Зал полон. Дети и взрослые, откровенные богачи и небогатые студенты. Верхний свет погашен, тишина укутывает зрителей, а на сцене, в кругу света, двое доигрывают эпилог. Лиц актеров не видно, расплывается в цветные пятна одежда, кажется, что они яростно спорят - или яростно же соглашаются друг с другом. Взгляды зрителей внимательны и пристальны, поблескивают бинокли с балконов, кто-то судорожно цепляется за спинку кресла, маленькая девочка прячет лицо на плече у матери...
Артисты заканчивают диалог, следует короткое объятие - и падает алый занавес, отделяет сцену, и зал в едином порыве поднимается, звучат первые неуверенные хлопки, больше, больше - и вот, за гулом аплодисментов не слышно криков "Браво!", летит на сцену первый букет, но не долетает, падает в пустую оркестровую яму... Представление окончено."
И тут же, мгновенно сменяя предыдущую картину:
"Огромный серый бык, серебряные глаза подергивающиеся дымкой, твирь, стремящаяся укутать умирающего зверя, алая кровь, пятнающая покрытые жесткой шерстью бока, темная рана напротив сердца, жужжание первой мухи, и ночное небо, укрывающее мир..."
Открыть глаза она уже не успела. Только почувствовать жуткую тяжесть на плечах, да растянуть вдруг ставшие непослушными губы в подобии улыбки. А потом не стало пульса мира, сердце замерло, и сияющая звездная бездна приняла её в себя.